Мы снова в вестибюле Музыкальной академии, среди её колонн, украшенных завитками, куда более напоминающих водоросли, чем овечьи рога, как то полагалось бы нормальным капителям, и волнистых зеленоватых орнаментов.
О том, что эпоха модерна отмечена, кроме прочего, интересом к подводному миру и даже «сакрализацией» его, хорошо написал Григорий Ревзин («Темна вода в облацех»).
Правда, говоря об архитектуре модерна, интерьер будапештского здания Музыкальной академии он не называет, упоминая только тот самый особняк Рябушинского и Каталонский зал в Барселоне Луиса Доменика Монтанера «с гигантским светильником-медузой на потолке».
Зато он приводит целую кучу относящихся к тому же времени живописных воплощений темы моря-океана и его фантастических обитателей.
Обитательниц! На картинах сплошь женщины, наяды-сирены-русалки-ундины. Мужчины там – чужаки, в лучшем случае гости (у Репина), а так-то – просто жертвы.
Зато женщины, девы, с хвостами или без, – явно дома среди волн морских и в глубинах омутов, в своей стихии. Вот только никогда до конца не понятно, живые они или мёртвые, к человеческому миру они относятся или к животному, реальны они или лишь мерещатся, лишь мелькают перед глазами тонущего моряка, в последний миг перед тем, как он захлебнётся солёной зелёной морской водой. «В целом вода в живописи модерна и символизма отчётливо связывается с женским началом», а женщина – с сексом и смертью, с явной угрозой цивилизации со стороны сил древних, диких, тёмных, безжалостных и манящих.
В Академии музыки русалок вроде бы нет. По крайней мере, опознаваемых, хвостатых, андерсеново-диснеевских. Хотя не всё так просто.
Скажем, кто эти девы в зале? Какова их природа? У них крылья за плечами, потупленный взгляд и венки в руках.
Но верить ли их невинному виду, или стоит заранее, как Одиссею, залепить уши воском? На всякий случай?
Герберт Дрейпер. Одиссей и сирены. 1909
Сирены, вроде бы, – птицы. На картине Дрейпера они, скорее, русалки. То ли птица, то ли кошка, то ли женщина была… У каждой женщины должна быть змея…
По сторонам от дев Академии притаились змеи. Змеи! И бог знает, кто ещё скрывается в зарослях – водорослях – золотых орнаментов.
Русалки – не русалки, но девы воды подкарауливают посетителя – как сирены Одиссея – на верхнем этаже вестибюля. Там, при входе на балкон главного зала центральное место занимает фреска под названием «Источник искусства» (Аладар Кёрёшфёи-Креш / A művészet forrása, Körösfői-Kriesch Aladár, 1907).
Источник – в прямом смысле: родник, ключ, ручей. И это, на самом-то деле, не вполне привычно. Очевидна связь воды, реки, источника, потока с жизнью (и смертью): Река времён в своём стремленьи… Источник жизни – понятно. Источник вечной молодости – тоже (Лукас Кранах, 1546). Но – искусства?
Тут важно и то, что символом искусства выступает вода, а не свет, например, и то, что искусство в этой версии происходит из глубины, а не с вершин, и то, что Аполлону на фреске места не нашлось вовсе.
Сама метафора «вода-искусство» далеко не очевидна, чтоб не сказать парадоксальна. Вода в своей сути искусству противоположна, вода – самая что ни на есть естественность, естественность как таковая. Вода есть жизнь, и в этом тоже противостоит искусству, которое желает обрести форму абсолютного, то есть не подверженного изменениям совершенства. Вода ценнее любого искусства, она не нуждается ни в музыканте, чтобы журчать и звенеть, ни в художнике, чтобы блестеть и сверкать. Она вообще в искусстве не нуждается, и соглашается на присутствие в этой фреске в роли «Источника искусства» с тем же естественным равнодушием, с каким заполняет любой сосуд, хоть амфору, хоть гранёный стакан.
Вокруг источника и над ним – женские фигуры.
Юные девы, оплетённые то ли гирляндами, то ли змеями, в создании искусства не участвуют никак: оно, как видно, льётся само. Они же его своим присутствием лишь освящают, не действуют, но, возможно, не вполне понятным зрителю образом, священнодействуют.
Например, музицируют, что позволило бы назвать их музами (если забыть о предписанном их числе). Или всё же наяды, если верить не музыкальным инструментам в их руках, а одеждам на их телах – цветом и видом подражающим морским волнам?
О том, что Музыкальная академия – царство воды, можно было догадаться и раньше, не поднимаясь на второй этаж, к источнику.
Сразу напротив дверей, прямо по оси входа, в вестибюле Академии обитает он. Он чудовищен и анонимен, он не с Олимпа, он из глубин, из пучины, со дна. Он самым демонстративным образом возникает перед посетителем сразу, и именно в его ракушечные глаза первым делом упирается взгляд любого сюда зашедшего.
И взгляд его, пустой, ракушечный, ничего хорошего не обещает.
Заметим в скобках, что Аполлон, встречи с которым естественно было бы ожидать в пространстве Музыкальной академии, здесь отсутствует. Зато присутствует – где? – в купальне, в куполе главного корпуса «Сечени», в виде мозаики (Микша Рот). Впрочем, официально он называется там Гелиосом, хотя и выглядит совершенно так же, как тот, что на фронтоне Большого театра.
Этот, из Академии, не называется, похоже, никак. Он – никто. Впрочем, и здесь обман: ведь это Одиссей, чужак, путешественник, называет себя этим именем Полифему, а не наоборот.
Сирены-птицы-русалки-девы, Океан-Аполлон-Гелиос-Одиссей. Это на земле и при дневном свете они различны. Вода играет отражениями, перепутывает, растворяет, смешивает.
Как музыка?
Продолжение следует
Онлайн-лекция «Жизнерадостный венгерский модерн» – в субботу, 27 марта: https://moskva.kotoroy.net/walks/lecture/zhizneradostnyy_vengerskiy_modern/4694/
Фото:
Максим Гурбатов
https://vjm.hu/a-zene-panteonja/
Népszabadság - Reviczky Zsolt
https://intonaco.hu/zeneakademia-muveszet-forrasa/