Академия художеств

Если кто не знает, Академия в середине XVIII века Александром Кокориновым и Ж.Б. Вален-Деламотом была построена так: в квадратный корпус вписан кольцевой, и внутри здания, в середине, образовался круглый двор, в советское время использовавшийся как склад старых холстов, гипсов и вечных бетонных блоков. Теперь чисто и пусто.

Оглянувшись на нестрогого охранника, прошли дальше – узкими коридорами с арочными перекрытиями высоко над головами, винтовыми лестницами с каменными ступенями – на второй этаж, где факультет теории и истории искусства. Там ничего не изменилось. Ничего!

Гипсовые головы с черной пылью на макушках, подоконники, крашенные белой эмалью по ранее облупившейся белой эмали, немытые стекла. Аудитория номер 308 – маленькая, оказывается, какая… В Севмашвтузе, где пребывала уже по ту сторону кафедры, аудитории-то у меня случались попросторнее.

Расписание лекций на двери – те же фамилии! Андрей Львович Пунин, Илья Аскольдович Доронченков, Валерий Сергеевич Шилов. Ой – и Андрей Григорьевич Федоров тут! Пока я умилялась над знакомыми именами (вся и разница, что список не на машинке отпечатан, а набран на компьютере), из-за двери донеслось: «Н-дддааа-а… А почему?..»

Подглядываю в щелку: экзамен. Сидит полузадушенный студент, один, все давно сдали и ушли – восемь вечера, суббота, – а язвительнейший, непреклонный Андрей Григорьевич выжимает и выжимает из него Карла IX и идейную программу гугенотов.

Сначала я его просто боялась.

Пожелтевшие от трубочного табака ногти, вечно куда-то в сторону съехавший галстук, костюм, глаженный последний раз на фабрике, редкие волосы торчат во все стороны. И улыбка, по сравнению с которой вольтеровская гримаса – сама любезность.

Читал он нам мировую историю и постоянно вводил в краску первокурсниц. Не так в его изложении все выглядело, как в учебнике, совсем не так! В учебнике – классовая борьба и экономические интересы.
У него – любовные интересы и борьба честолюбий, кровь, азарт и страсть.

Закончив лекцию, он набивал трубку «Капитанским» табаком, утрамбовывал его желтым пальцем и, зажав трубку зубами, еще раз оглядывал аудиторию: «Ну? Уяснили?»

Сдавать экзамен у него можно было хоть со шпаргалкой, хоть с учебником. Все равно прервет через две минуты и спросит: «А почему?..» И не отступится, пока не выжмет ответ о причинах и следствиях, то есть о смысле человеческих поступков, складывающихся в историю.

К 4 курсу до меня дошло. Я начала ходить на его занятия с другими группами. Аудитория у него – по дороге в столовую, перед лестницей, напротив туалета. Видимо, по замыслу Кокоринова здесь должна была быть каморка для истопника или дворницкая. Потолок, как везде в Академии, сводчатый, а боковая стена – дугой, по окружности внутреннего двора. По стенам висят географические и исторические карты, но, поскольку конфигурация пространства хитрая, свисают они прихотливыми складками, как драпировки на барочных портретах.

Четыре стола, пятый для преподавателя. Студентов, у которых это занятие стоит в расписании, нет – прогуливают. Слушатели – я, Илья Родов, кто-нибудь из девчонок.

Андрей Григорьевич снимает плащ, вешает на шпингалет форточки. Форточка открывается со скрипом, сдвигая карту. «А что, – спрашивает Федоров, – законных слушателей сегодня совсем нет?»

Ответ ему, впрочем, не нужен, слушатели тоже. У него есть предмет раздумий – история культуры. И он о ней вслух размышляет. А что при этом присутствуют еще какие-то студенты – так это просто нам так повезло.

…Ни одного конспекта не осталось. Нечего процитировать. Разве что вспомнить, как на институтской конференции Андрей Григорьевич начал доклад о культурных связях России и Германии накануне Первой мировой войны, задав свое вечное «почему»: «Почему таракан по-немецки называется «славянин», а по-русски – «пруссак»?»

Большинство преподавателей, которых я когда-либо встречала в жизни, так или иначе, скучно или ярко, талантливо или не очень, но передавали нам знания. А Андрей Григорьевич создавал эти знания в наших головах – рассказами, историческими анекдотами, своим «почему?», которое могло относиться хоть к началу Крестовых походов, хоть к выбору имени для героини сентиментального французского романа.

В феврале 2011-го Андрея Григорьевича не стало.