Для поэта посмертная биография значит больше, чем годы, прожитые обычным порядком. Что такое шесть или даже семь десятков лет жизни слепого аэда Гомера по сравнению с двадцатью восемью веками последовавшей всечеловеческой славы?
Так и Тарас Шевченко, родившийся 25 февраля (по старому стилю) 1814 года в тогдашней Киевской губернии. Его посмертная судьбы пока недолгая – всего 153 года – но бурная.
Смуты и волнения начались сразу, лишь только утром 6 мая 1861 стало известно, что через Киев провозят тело умершего в Петербурге поэта. Весть эта, «как электрическая искра, мгновенно сообщалась всем почитателям его таланта» – отмечали современники.
Собрались в Киеве толпы, звучали речи на русском, малорусском (украинском), польском и сербском языках, и церковь оказалась тесной для желающих проститься с поэтом. При похоронах, состоявшихся в Каневе 10 мая, студентами Киевского университета говорились речи, вызвавшие пристальное внимание начальства – о политике и о будущей свободе Малороссии.
Дальше – больше. С июля пошли слухи, будто Тарас Шевченко не умер, а живет, и в могиле его вовсе не тело, а ножи. И мол наступит скоро Тарасова ночь, поднимется народ и приступит к исполнению большой резни над всеми своими врагами, для получения полной свободы. Начальник каневской уездной полиции на всякий случай попросил киевского губернатора командировать в Канев две роты пехоты – для противодействия от «приготовления к бунту и ужасным сценам», включающим акции «истребления панов, попов и всех людей в тонких жупанах с большими воротниками».
И уже состоялось на могиле Шевченко многолюдное, до тысячи человек, «сходбище народа», как выразился киевский генерал-губернатора князь Илларион Васильчиков в шифрованной телеграмме начальнику III отделения. В Канев отправили сотню казаков, заодно запретив распространение украинских букварей в сельских школах. Бунт не состоялся, карательные акции – тоже, был лишь выслан из Киевских земель самый активный баламут, да на том дело и кончилось.
Но слухи остались. Рассказывали в народе, будто был у одной женщины сын калека, она только раз помолилась Шевченко, и сын ее выздоровел совершенно; что, если мучает радикулит, то хорошо сходить на могилу Шевченко, где целебны сами травы, на Тарасовой горе растущие. И вскоре общим местом стала идея о том, что Шевченко не умер, что временами выезжает он на белом коне посмотреть, хорошо ли живет Украина, а покой обретет лишь тогда, когда станет она свободной.
Начались переводы стихов Шевченко, хорошо известных уже на Украине, на русский язык. Не без приключений: похоже, мало кого из поэтов переводили так вольно, путаясь в словах, заменяя исходный смысл на новый, более соответствующий текущему моменту. Корней Чуковский собрал целую коллекцию переводческих ляпов и беспардонной вольности. По-человечески переводчиков понять можно: близкие языки обманчиво похожи – ну, кто ж из русских, хотя бы и литераторов, догадается, что «эхо» по-украински будет «луна»? И получается из строчки «Пiшла луна гаем» – «Пошла луна лесом»; фантасмагория скорее уж в духе Гофмана, чем Шевченко.
Вроде бы и невелика хитрость запомнить, что «година» – не 365 дней, а всего лишь час, но там, где влюбленный казак у Шевченко ждет девушку час-другой, переводчик выдает ему год ожидания. Где поэт позволит себе метафорически назвать ножи «железной таранью», в переводе появляется рыбка-таранька. Где просит похоронить себя в кургане, получается – «в могиле», хотя что-что, а уж эта последняя милость выдается в христианском мире всем без особых распоряжений в завещании.
Активизировалась топонимика: с 1919 года Бибиковский бульвар в Киеве стал носить имя Шевченко, а с 1937 года район, по которому проходит бульвар, тоже стал Шевченковским. В 1939-м в парке Шевченко, что напротив Киевского университета, тогда же получившего имя Шевченко, рядом с бульваром Тараса Шевченко, был установлен памятник Шевченко работы Матвея Манизера, а заодно и Государственный академический театр оперы и балета тоже стал «им. Т. Г. Шевченко», даром что означенный Т. Г. Шевченко ни к опере, ни к балету касательства при жизни не имел.
В Киеве, на бульваре Шевченко, в доме, которым когда-то владел городской голова Киева Павел Демидов князь Сан-Донато, действует теперь музей Шевченко, имеющий два филиала, один из них причем расположен в переулке Тараса Шевченко, дом 8-а (тяжело, должно быть, киевским почтальонам). В 1980 году Киев обогатился станцией метро им. Тараса Шевченко, а если покинуть пределы украинской столицы, то как не заметить, что в свое время имя Шевченко носил и город Актау, стоящий на географической границе Европы и Азии.
В середине двадцатого века начался новый всплеск переводческой активности. Многие стихи Шевченко переводились советскими литераторами по два-четыре раза: «Гайдамаки», например – Александром Твардовским и Борисом Тургановым, «Катерина» – Михаилом Исаковским и Сергеем Городецким.
Это вообще, похоже, было лучшее время для стихов Шевченко. Они устраивали всех. Все, что было в них антимосковского, представало антикрепостническим и антисамодержавным, богоборчество оборачивалось атеизмом, малороссийский национализм – советский патриотизмом, Україна объявлялась и так достаточно свободной в качестве УССР, и все школьники страны учили «Реве та стогне Дніпр широкий, Сердитий вітер завива».
В начале века двадцать первого случилось раздвоение Шевченко. О поэте принялись говорить много, громко и категорично, клясться в любви и проклинать. Наследие поэта характеризуется как «одна из высочайших вершин человеческого гения», цитатник Шевченко печатается под красноречивым названием «Євангеліє українців», и как свидетельство окончательной утраты чувства меры сборник «Кобзарь» объявляется «национальной Библией».
Это с одной стороны. С другой – указание на то, что из литератора сделали пророка. И что на глазах складывается почти религиозный его культ. Кульминацией стала книга Олеся Бузины «Вурдалак Тарас Шевченко», по части непочтительности к национальным святыням и обилию ругательств бьющая все рекорды, однако выдержавшая уже два издания и очень тщательно прочитанная общественностью.
Наконец, 2014 год объявляется в Украине «Годом Шевченко». Россия заявляет, что присоединяется к проведению праздничных мероприятий, включая совместное заседания Российской академии наук и Национальной академии наук Украины.
Тарас Шевченко, поэт, писавший на только что формирующемся – и во многом его именно трудами! – языке, оказался, как то водится и в России, чем-то большим, чем положено быть поэту, литератору, сочинителю стихов и поэм. Украине хотелось говорить на своем языке. Истинный малороссийский гений, Гоголь, предпочел русский, как уже более разработанный, более изощренный; что ж, пусть будет менее изощренный, но свой. Свой – до невозможности иной раз провести границу между авторским творчеством Шевченко и фольклором. Похоже, именно такой человек и требовался в это время – готовый не столько к созданию собственной художественной вселенной, сколько к тому, чтобы отдать себя народному мифу. Поэтом он быть не стремился, и даже искренне заблуждался полжизни, полагая себя художником. Но когда рождается национальная поэзия, ей выбирать не приходится: нужен тот, кто станет ее инструментом, ее голосом. Потому правы во всем критики Шевченко, указывающие на слабость его философии, на ограниченность и путанность его идей. И точно так же правы его почитатели: он – не поэт, он – голос народа… Он не дает ответов, да и вопросы его не слишком глубоки, но он произносит их по-украински, и это единственное, что тогда имело значение:
І день іде, і ніч іде,
І голову схопивши в руки,
Дивуєшся: чому не йде
Апостол правди та науки?
Рядом с такой бурной общественной историей собственная жизнь Тараса Григорьевича выглядит значительно скромнее.
Он родился в семье крепостных крестьян, однако во времена более доброжелательные и в краю более благодатном, чем другой великий крестьянский сын, Михайло Ломоносов. Произошло это в селе Моринцы Звенигородского уезда Киевской губернии. Отцом будущего поэта и академика был, как считается, крепостной крестьянин помещика Энгельгардта. К девятилетнему возрасту Тарас Шевченко остался без матери, а к двенадцати годам – без отца. Однако с голоду не помер, на тяготы сиротской доли позднее если и жаловался, то несколько двусмысленно («Мачеха особенно ненавидела меня, вероятно, за то, что я часто тузил ее тщедушного Степанка...»).
К 16 годам он выучился грамоте у дьячка-учителя и основам живописного ремесла у деревенских маляров-богомазов. Принят был в число прислуги в доме помещика Энгельгардта, продолжая занятия рисованием. Сам помещик способности молодого человека отметил и отнесся к ним по-хозяйски: сначала, будучи в Вильне, отдал Шевченко в обучение преподавателю Виленского университета портретисту Йонасу Рустемасу. Тот тоже был выбившийся в люди сирота: то ли армянин, то ли турок, то ли грек, он был привезен из Константинополя князем Адамом Чарторыйским и на его средства обучен изобразительному искусству.
Как видно, учитель оказался грамотный, ученик прилежный, а хозяин – последовательный: переехав в Петербург, Энгельгардт пристроил Тараса Шевченко в обучение к «живописных дел цеховому мастеру» Ширяеву. В 1835 году Шевченко в Петербурге посещает занятия рисовальных классов Общества поощрения художников и вечерних натурных классов Академии художеств. Вскоре он участвует, как «первый рисовальщик» мастерской Ширяева, в росписи стен Сената и Синода, а также Большого, Александринского и Михайловского театров Петербурга.
Переломный год в судьбе Шевченко – 1838-й. Внезапный переход от роли домашнего крепостного живописца, к которой готовил его хозяин-помещик, к статусу «молодого дарования», ученика академии, знакомца Брюллова и Жуковского, выглядит взлетом ракеты и требует объяснений. Одно из них приписывает функцию «доброго ангела» Ивану Сошенко, художнику скромного таланта, но доброй души, из тех, кому особо покровительствовал основоположник крестьянского жанра Венецианов. С ним, по легенде, Шевченко познакомился, рисуя с натуры статуи в Летнем саду.
Другая версия выдвигает на роль феи Николая Гоголя, который исправно, но тайно материально поддерживал Общество поощрения художников. И, вполне вероятно, содействовал освобождению незаурядного земляка от крепостной зависимости. «... Я знаю и люблю Шевченко как даровитого художника; мне удалось и самому кое-чем помочь в первом устройстве его судьбы!» – эта реплика Гоголя дополняет каноническую картину освобождения Шевченко, в которой обычно главными героями считаются художники Венецианов и Брюллов, поэт Жуковский, граф Виельгорский и императрица Александра Федоровна.
Если первые трое – люди именитые, и самый статус деятелей русской культуры делает излишними объяснения их участия в этом деле, то о двух последних персонах стоит сказать подробнее. Михаил Юрьевич Виельгорский известен как выдающийся музыкант и композитор, почитатель Бетховена, автор оперы «Цыгане», двух симфоний и множества романсов, знаток современной ему музыки – в доме его, например, Ференц Лист впервые играл с листа «Руслана и Людмилу» Глинки. Александра Федоровна, супруга императора Николая I, в девически Фредерика Шарлотта Вильгельмина, к моменту описываемых событий была уже матерью семерых детей, в том числе будущего императора Александра II. Участие всех их в судьбе Шевченко и привело к резкому изменению ее траектории.
Отпускать на свободу крепостного живописца Павел Энгельгардт отказывается, несмотря даже на хлопоты «великого Карла» – к тому времени уже прославленного автора «Последнего дня Помпеи», триумфатора, профессора Академии художеств, «профессора 1-й степени» Флорентийской академии художеств и вообще знаменитого человека. И тогда в апреле 1838 года в Санкт-Петербурге в Аничковом дворце под патронажем императорской семьи устраивается лотерея. На ней азыгрывается портрет Василия Жуковского кисти Карла Брюллова. За 2500 рублей картина приобретается императорской фамилией, деньги передаются Энгельгардту – и Шевченко свободен.
Иван Сошенко вспоминал: «…я сидел в квартире и работал. Это было в последних числах апреля 1838 года… Вдруг в комнату мою через окно вскакивает Тарас, опрокидывает моего евангелиста, чуть и меня не сшиб с ног, бросается мне на шею и кричит: «Свобода! Свобода!»— «Чи не здурів ти, Тарасе?» А он все подпрыгивает и кричит: «Свобода! Свобода!» Понявши, в чем дело, я стал душить его в объятьях и целовать...»
Вспоминая об этом событии, Шевченко всегда называл Брюллова «Великим», Василию Андреевичу Жуковскому тогда же посвятил и преподнес поэму «Катерина». А с Александрой Федоровной получилось некрасиво. В 1844 году Шевченко пишет поэму «Сон», называемую им «Комедией» и представляющую собой сатиру на порядки российской империи вообще и на императорскую семью в частности. Шесть строк в нем – карикатура на императрицу:
…Цариця- небога,
Мов опеньок засушений,
Тонка, довгонога,
Та ще, на лихо, сердешне
Хита головою.
Так оце-то та богиня!
«Хита головою» – это описание того болезненного состояния Александры Федоровны, которое отметил и маркиз де Кюстин (не самый доброжелательный к России автор): «Нервные конвульсии безобразили черты ее лица, заставляя иногда трясти головой».
Через несколько лет это стихотворение стало «отягчающим обстоятельством» при вынесении приговора Шевченко за участие в политической организации.
Как писал Виссарион Белинский, «читая пасквиль на себя, государь хохотал, и вероятно дело тем и кончилось бы, и дурак не пострадал бы за то только, что он глуп. Но когда Государь прочел другой пасквиль, то пришел в великий гнев. «Допустим, он имел причины быть недовольным мною и ненавидеть меня, — заметил Николай, — но ее же за что?».
Неловко в этой истории выглядят оба. Один – как злой школьник, находящий удовольствие в том, чтобы “доводить училку”. Другой – как лицемер, делающий вид, что оскорблен выходкой вчерашнего купленного раба, забывая том, что оскорбление может быть нанесено только равным равному.
По приговору отправлен был Шевченко в Орскую крепость, но между освобождением и ссылкой свершилось важнейшее: начинающий художник обратился в поэта. Петр Мартос, полтавский помещик, в Петербурге заказывает Шевченко (ученик самого Брюллова – это рекомендация!) свой акварельный портрет. Позирует дома у Шевченко, на Васильевском острове. И вот,
«однажды, окончив сеанс, я поднял с пола кусок исписанной карандашом бумажки и едва мог разобрать четыре стиха:
Червоною гадюкою
Несе Альта вiстi.
Щоб летiли круки з поля
Ляшкiв-панкiв їсти.
Що се таке, Тарас Григорьевич? — спросил я хозяина — Та се, добродiю, не вам кажучи, як инодi нападуть злиднi, то я пачкаю папiрець, — отвечал он. — Так що ж? Се ваше сочинениє? — Эге ж! — А багато у вас такого? — Та є чималенько.
— А де ж воно? — Та отам пiд лiжком у коробцi. — А покажiть.
Шевченко вытащил из-под кровати лубочный ящик, наполненный бумагами в кусках, и подал мне. Я сел на кровать и начал разбирать их».
Стихи Мартосу понравились, и он издал их за свой счет тиражом 1000 экземпляров, причем автор особенно рад этому не был («Много труда стоило мне уговорить Шевченка»). Так на свет появился «Кобзарь», о художественных достоинствах которого идут споры, начавшиеся едва ли не сразу («Дегтя больше, чем самой поэзии» – Гоголь по воспоминаниям писателя Григория Данилевского; «Он – поэт совершенно народный, такой, какого мы не можем указать у себя» – Николай Добролюбов).
Сборник, в который вошли восемь произведений: «Перебендя», «Катерина», «Иван Пидкова», «Тополя», «Думка», «До Основьяненка», «Тарасова нич» и стихотворение «Думы мои, думы мои», был издан в Петербурге в 1840 году. Таким образом поэтическая биография Шевченко начинается за год до того, как обрывается жизнь другого поэта, его ровесника Михаила Лермонтова.
В 1842 году вышли «Гайдамаки». Тогда же была написана самая серьезная из живописных работ Шевченко, «Катерина», демонстрирующая определенный уровень академической выучки, но вряд ли вошедшая бы в историю искусства, не будь ее автор «тем самым Кобзарем». В 1845 году Шевченко создает поэму-мистерию «Великий льох»/ «Большой погреб» – кажется, наиболее программно-национальное свое творение. Затем Шевченко работает в качестве штатного художника археологических исследований Киевской Археографической комиссии при Киевском университете, и участвует в заседаниях Кирилло-Мефодиевского общества, вскоре привлекающего внимание III отделения. Всплыла и история с сатирой на императрицу.
В результате более-менее серьезные репрессии коснулись двоих: основатель и идеолог Николай Костомаров, будущий историк, после года в Петропавловской крепости, «переведен на службу» в Саратов, а Тарас Шевченко отдан в солдаты – рядовым в Отдельный Оренбургский корпус, «под строжайшее наблюдение начальства».
О пребывании его в Оренбургском крае, а затем в военном укреплении Новопетровском имеется немало информации, но впечатление она оставляет двойственное. Рядовому Шевченко запрещено было писать – но известно об этом в том числе и из весьма подробного дневника, который именно во время службы им и писался («Я недвижимо пролежал весь день в беседке и слушал однотонную тихую мелодию, производимую мелкими и частыми каплями дождя о деревянную крышу беседки. Принимался несколько раз дремать, но неудачно»); пожалуй, офицерская доля другого ровесника и коллеги Шевченко, Павла Федотова, покажется тяжелей такой «солдатской лямки». Тогда же написано несколько повестей на русском языке — «Княгиня», «Художник», «Близнецы». Запрещено было и рисовать – однако имеется серия рисунков, включая известный автопортрет «В солдатах», выполненный в 1847 году.
Ссылка, или служба, продолжалась десять лет, с 1847 по 1857 год, и хотя отдан он был в солдаты «с правом выслуги» в офицерский чин, вернулся в Петербург Шевченко в том же звании. В столице он был дружески принят в семье графа Ф. П. Толстого; бывшему крепостному определенно везло на участие сильных мира сего.
Последние годы жизни Шевченко занимается офортом, выполняет ряд автопортретов и получает степень академика по гравированию. 26 февраля (10 марта) 1861 года Тарас Григорьевич Шевченко умирает в Петербурге. Земная жизнь его, продолжавшаяся сорок семь лет, завершилась. И началась посмертная биография. Та самая, что для любого поэта значит больше, чем годы, прожитые обычным порядком.
Тарас Незабвенный // GEO, 2014, март