f_f в "Красный граф": к истории юзерпикаЧеловек, изображенный на этом моем юзерпике, - не киноактер, хотя фотография в целом такая "староголливудская". Это граф Михай Карои, первый президент Венгрии, о котором я когда-то давно, почти 7 лет назад, написал статью для сборника о Центральной Европе. Воспроизвожу ее здесь - сборник вышел давно и крошечным тиражом, может, кому-то будет интересно. Судьба у человека была действительно необычная.
Народы, как и люди, делятся на удачливых и несчастливых, везунчиков и тех, чьи начинания, даже весьма многообещающие, то и дело заканчиваются крахом, провалом и психической травмой. Почти по Шекспиру: «Так погибают замыслы с размахом, вначале обещавшие успех...» Ко вторым – невезучим, неудачливым народам, несомненно, относятся венгры. Чувство одиночества, изолированности и заброшенности в этом мире присуще им в большей степени, чем какой-либо другой европейской нации. Объяснение этому – уникальная история венгров (мадьяр) и их страны. Кочевники, пришедшие тысячу лет назад в долину Дуная из приуральских степей, последний осколок эпохи великого переселения народов, венгры, давно став христианами и европейцами, в какой-то мере остались в Европе чужаками.
Может быть, это обусловлено своеобразием их языка, который относится к финно-угорской семье (родственниками мадьяр, правда, отдаленными, во всей Европе являются лишь финны, эстонцы и ряд небольших и сейчас уже сильно русифицированных этносов Поволжья) и входит в число наиболее сложных в мире. А может, венгерское одиночество – следствие того, что, обосновавшись на окраине западного мира и причисляя себя к нему, венгры, однако, долгое время были буфером между этим миром и иными цивилизациями, то и дело принимая на себя удары извне – в то время как Запад безучастно смотрел на их отчаянную борьбу. Так случилось в XIII веке, когда монгольские полчища обрушились на Венгрию, опустошив ее так же, как перед этим они разорили Китай и Хорезм, Персию и Русь. Так было в XVI столетии, когда турецкий султан Сулейман Великолепный расчленил Венгерское королевство, захватив его центральную часть, а восточную превратив в вассальное княжество. Так произошло в середине века XIX-го, когда армии русского царя помогли австрийской династии Габсбургов подавить бушевавшую в Венгрии революцию. Наконец, так было совсем недавно, в 1956 году, когда советские войска огнем и мечом прошлись по восставшему Будапешту – а внимание «свободного мира» было приковано к кризису вокруг Суэцкого канала.
Историческое одиночество Венгрии и ее народа лаконично выразил в свое время граф Иштван Сечени (1791 – 1860) – политик и экономист, выдающийся реформатор, которого еще при жизни называли «величайшим из венгров». «Мы одни!» – говорил он о своих соотечественниках, и неизвестно, чего было больше в этой фразе: горечи по поводу векового одиночества и обособленности мадьяр или же национальной гордости, граничащей с надменностью – чертой, которой из народов, населяющих центр и восток Европы, издавна славились два – поляки и венгры.
Впрочем, одиночество мадьяр было обусловлено не только внешними обстоятельствами, но и спецификой самого венгерского общества. Давняя гордость венгров – их демократические традиции, восходящие к «Золотой булле» короля Андрея (Эндре) II. В 1222 году этот документ гарантировал венгерской шляхте множество привилегий и заметно ограничил полномочия королевской власти в пользу сейма – парламента, в котором, однако, были представлены только дворяне. То обстоятельство, что «Золотая булла» появилась всего лишь через несколько лет после английской Великой хартии вольностей, позволило венгерским историкам долгое время называть свою страну «Англией Востока». «Мы и англичане» – эта ложная параллель то и дело проводилась мадьярской аристократией, считавшей свою страну одной из самых свободных в Европе. Это было бы правдой, если бы население Венгрии составляло исключительно дворянство. Но, хотя венгерская шляхта была самой многочисленной в Европе пропорционально численности населения страны (в середине XIX века на одного дворянина в Венгрии приходилось лишь 16 простолюдинов, в то время как на севере Италии этот показатель составлял 300 человек, в Австрии – 350, а в чешских землях – более 800 человек), большинство подданных королевства являлись представителями иных сословий, почти полностью лишенных какого-либо участия в управлении королевством.
Власть в Венгрии, которая с 1867 года была одной из двух половинок дуалистической австро-венгерской монархии Габсбургов, оказалась сосредоточена в руках аристократии – нескольких десятков семей крупных землевладельцев – Эстерхази, Палффи, Карои, Аппони, Баттяни и прочих, чьи представители из поколения в поколение занимали ведущие должности в правительстве и парламенте королевства. За ними в социальной иерархии следовали помещики средней руки, еще ниже располагалась многотысячная «шляхта в лаптях» – обедневшие дворяне, быт которых немногим отличался от крестьянского, но сознание, как правило, отражало все комплексы и предрассудки мадьярской шляхты, считавшей себя и только себя венгерским народом. Этот психологический феномен, сыгравший роковую роль в судьбе Венгерского королевства, хорошо описал историк Петер Ханак: «Национальное самосознание и характер венгров во многом определило дворянство. На вершине традиционной дворянской иерархии ценностей стояло владение землей и ведение хозяйства, то есть власть над тысячами холопов и слуг и табунами скота. Все это дополнялось культом охоты, лошадей и скачек. Кроме того, к видам деятельности, соответствовавшим статусу дворянина, относились политика, военная, дипломатическая или церковная служба. Напротив, в системе ценностей шляхты полностью отсутствовали предпринимательство, торговля, финансовые операции, банковское дело и вообще какое-либо «профессиональное торгашество»... Венгр оставлял эти виды деятельности на попечение греков, сербов, немцев и евреев, но если тем удавалось разбогатеть, смотрел на них одновременно с подозрительностью и презрением».
Таким образом, власть шляхты порождала одновременно политические, экономические и национальные проблемы. Венгерское дворянство препятствовало демократизации королевства, поскольку свободные выборы означали бы конец его политического господства: парламент в этом случае переставал быть почти исключительно мадьярским и шляхетским. В 1907 году, когда император Франц Иосиф ввел всеобщее избирательное право в западной части монархии и хотел сделать то же самое в восточной, Венгрия едва не восстала. Мадьярская элита почувствовала, какую угрозу ее интересам представляет демократия. Император пошел на попятный: право избирать и быть избранным в землях короны св. Стефана осталось прерогативой менее чем 10 процентов населения. Аристократия препятствовала и проведению земельной реформы, что способствовало обнищанию крестьян и обрекало Венгрию на экономическую отсталость. Наконец, все венгерские правительства с 1867 по 1918 годы проводили курс на мадьяризацию, добиваясь превращения многочисленных славян и румын, населявших окраины королевства, в лояльных мадьяр, говорящих, а желательно и и думающих по-венгерски. Несмотря на определенные успехи мадьяризации, общий ее результат был противоположен ожиданиям будапештских политиков: все более активным становилось национальное движение румын, сербов, хорватов, словаков, украинцев...
Страна нуждалась в модернизации, но венгерская элита не была способна осуществить ее. Граф Иштван Тиса (1868 – 1918), возглавивший правительство Венгрии в 1913 году, был упрямым националистом и авторитарно настроенным политиком. Летом 1914 года, после убийства сербским террористом наследника австрийского и венгерского престолов Франца Фердинанда д’Эсте (который, кстати, терпеть не мог венгров, считая их главными разрушителями единства монархии), граф Тиса вначале протестовал против вступления Австро-Венгрии в войну с Сербией, но затем уступил давлению военных и окружения императора. Мадьяры отправились на войну, которую многие из них рассматривали как последнюю битву в союзе с немцами против славянской стихии. Столкновение с Сербией быстро переросло в невиданный мировой конфликт. Вместе с габсбургской монархией и всей старой Европой Венгрия полетела навстречу катастрофе.
У венгров есть такая шутка: один мадьяр – это мадьяр, двое мадьяр – повод выпить, а трое – уже политическая партия. Венгерская политика с давних времен – это заговоры и восстания, хрупкие союзы и прочная вражда, громкие декларации и невыполненные обещания... Ожесточенность будапештских политических схваток эпохи дуализма, однако, не могла заслонить тот факт, что по основным, фундаментальным вопросам жизни общества мадьярская элита, внешне расколотая на множество партий, фракций и групп, на самом деле удивительно едина. Подлинная оппозиция аристократическому режиму, который вел королевство к краху, возникла лишь незадолго до окончания Первой мировой войны. Неудивительно, что этого не произошло раньше: для того, чтобы уничтожить режим, сцементированный многовековой политической традицией, нужно было действительно колоссальное потрясение. Удивительно, однако, что во главе оппозиции встал аристократ, принадлежавший к одной из богатейших и влиятельнейших венгерских фамилий, – граф Михай Карои.
Он родился в 1875 году и почти сорок лет вел довольно бессмысленную жизнь аристократического недоросля. О молодом Карои говорили, что суммы, которые он получал от отца на карманные расходы, были бóльшими, чем годовое жалованье премьер-министра Венгрии. Михай, как и большинство венгерских аристократов, знал четыре европейских языка (причем по-немецки и по-французски изъяснялся лучше, чем на сложном языке своего народа), много путешествовал и не чурался жизненных удовольствий: поговаривали, что в Швейцарии и Монако он просадил в казино некие умопомрачительные суммы. Как и большинство молодых венгерских аристократов, граф Карои был депутатом парламента, но искусным оратором не стал из-за врожденного дефекта речи, исправить который не смогла даже хирургическая операция. В 1914 году, когда началась война, в жизни Михая Кароли произошли два важных события: во-первых, он женился на Катарине Андраши, приемной дочери одного из ведущих венгерских политиков – Дьюлы Андраши-младшего; во-вторых, вопреки ура-патриотической истерии, царившей в стране в первые месяцы войны, решительно примкнул к пока немногочисленным противникам конфликта с Антантой.
Карои стал убежденным сторонником демократизации венгерского общества. За несколько месяцев до начала войны он встретился в Париже с президентом Франции Раймоном Пуанкаре, на которого, согласно воспоминаниям последнего, произвел впечатление «здравого, умного и эмоционального человека, но большого идеалиста». Действительно, демократические убеждения Карои никак не могли быть следствием его жизненного опыта, ибо большую часть своей жизни граф до той поры провел в аристократических салонах, библиотеках и на охоте в имениях своих родственников и друзей, принадлежавших к тому же слою общества, что и он. Политическая эволюция Михая Карои стала результатом его нравственного развития и напряженных размышлений о положении и перспективах Венгрии. Политик и социолог Оскар Яси, соратник Карои по недолгим месяцам его правления, позднее сравнит его с князем Мышкиным из «Идиота» Достоевского и добавит: «Демократия, социализм, пацифизм были для него не политическими лозунгами, а моральными императивами, представленными сильными личностями, с которыми он находился во взаимодействии, можно сказать, мистического характера. Ситуация действительно фатальная для политика, никогда не имевшего реального представления о жизни, которую он наблюдал из своего аристократического особняка».
Симпатии Карои принадлежали Антанте, что принесло ему в Венгрии в первые годы войны множество неприятностей и даже репутацию «предателя». Нет, граф не желал поражения своей стране, но по мере того, как война становилась безнадежно затяжной, он все сильнее понимал необходимость как можно скорее покончить с этой бессмыслицей. Он был вынужден на время уехать в Швейцарию, но в середине 1917 года вернулся, чтобы стать наконец одним из ведущих венгерских политиков, человеком, который явился для венгров вначале олицетворением надежды, а затем – символом катастрофы.
К тому времени обстановка уже благоприятствовала демократам. Молодой император Карл, вступивший на трон в конце 1916 года, начал политические реформы, призванные ослабить остроту межнациональных конфликтов в стране; одновременно монарх зондировал на Западе почву относительно возможности заключения Австро-Венгрией сепаратного мира. Карои был заинтересован и в том, и в другом. Летом 1917 года он вместе с 32 депутатами парламента основал Новую партию независимости, которая затем объединилась с социал-демократами, Демократической партией и радикалами Оскара Яси в рамках «Блока за избирательное право», требовавшего полноценной политической реформы. Для Венгрии это событие было революционным: впервые парламентские политики-дворяне во главе с представителем одного из знатнейших аристократических родов вступили в союз с политиками «с улицы», чьи партии не были представлены в парламенте и выражали интересы рабочих, мелкой буржуазии и левой городской интеллигенции. Карои стали называть «красным графом» – и действительно, в это время его убеждения стали близки к социалистическим. Это был типичный умозрительный, прекраснодушный социализм интеллигентного аристократа, и 15 – 20 годами ранее на Кароли смотрели бы лишь как на чудаковатого барина с филантропическими замашками. Но в критической ситуации, сложившейся в Венгрии в 1917 – 1918 годах, «красный граф» стал лидером той части общества, которая жаждала и требовала перемен.
Позиция Карои стала причиной драмы, разыгравшейся в его семье. Дьюла Андраши, тесть «красного графа», поначалу воспринимал родственника как безобидного сумасброда, но затем, когда Карои превратился во влиятельного лидера оппозиции и возможного кандидата в премьер-министры, Андраши начал плести интриги против зятя. Графиня Катарина, однако, полностью встала на сторону мужа и одно время была своего рода шпионкой, передававшей Карои информацию о планах его тестя. В конце концов это привело к разрыву между четой Карои и семейством Андраши, хотя еще в конце сентября 1918 года, накануне краха Австро-Венгрии, «красный граф» отправился с родственниками на охоту. Впоследствии многие упрекали Карои в легкомыслии; граф отвечал несколько путано, но по сути дела верно: «Календарь революций всегда составляют задним числом... Как я мог тогда поехать охотиться? Все дело в том, что это «тогда» в те дни еще не значило «тогда»...» А именно: никто не подозревал, что события так быстро примут столь катастрофический для Венгрии оборот. «Вспоминая о последних месяцах перед падением габсбургской монархии, я лучше понимаю историческую слепоту Людовика XVI в день падения Бастилии», – отмечал Карои уже в эмиграции.
26 сентября 1918 года Болгария, сражавшаяся на стороне Германии и Австро-Венгрии, сложила оружие. Балканский фронт рухнул, французские, сербские и греческие войска под командованием генерала Франше д’Эспере быстро продвигались через Македонию и Сербию к венгерским границам. В Вене император Карл как утопающий за соломинку схватился за проект федерализации монархии, который предоставлял широкую автономию всем ее народам. Но манифест, провозглашавший эту реформу, был издан слишком поздно. Подстрекаемые Антантой, которая сулила им полную независимость, чехи и словаки, хорваты и словенцы, румыны и сербы отворачивались от Габсбургов, а вместе с ними – и от исторической Венгрии, древнего королевства, основанного когда-то святым королем Стефаном (Иштваном). Тем временем в Будапеште продолжалась борьба за призрак улетучивающейся власти. Карои выжидал, Андраши интриговал, стремясь занять премьерское кресло и немедленно покончить с ненавистной оппозицией, а значит и с зятем, который в его глазах окончательно превратился в «большевика». Между тем с фронта толпами возвращались оборванные, голодные и злые вооруженные люди, еще пару месяцев назад именовавшиеся императорской и королевской армией. На улицах столицы изобильной Венгрии стояли очереди за хлебом. Начинался хаос.
23 октября Михай Карои наконец-то решился. Его партия вместе с социал-демократами и радикалами объявила о создании Венгерского национального совета и готовности последнего взять на себя ответственность за судьбу страны. Оскар Яси огласил программу из 12 пунктов, среди которых значились немедленное заключение сепаратного мира, введение всеобщего избирательного права, аграрная реформа и предоставление всем народам Венгрии широкой автономии при сохранении территориальной целостности страны.
31 октября солдаты, вставшие на сторону национального совета, заняли все наиболее важные объекты венгерской столицы. Сотни тысяч горожан вышли на улицы. Толпой овладела революционная эйфория – странное состояние, которое так часто охватывает людей, стоящих над пропастью, но слепо верящих в грядущее счастье. В день «революции астр» (этими осенними цветами украшали свои кепи революционные солдаты) символом такой веры был Михай Карои. При этом сам «красный граф» не стремился к насильственному перевороту и со смешанными чувствами встретил известие о падении правительства Яноша Хадика – последнего венгерского премьера, назначенного королем Карлом IV. Еще более расстроила и испугала его другая новость: вооруженные люди, ворвавшиеся в дом бывшего премьер-министра графа Тисы, зверски убили его. Новорожденная революция начала показывать зубы.
13 ноября Карл Габсбург, изолированный в своем венском дворце Шёнбрунн, вынужден был подписать фактическое отречение от обеих корон, обозначенное, впрочем, лишь как «отказ от участия в государственных делах». Через несколько дней в Будапеште была провозглашена республика, и Михай Карои стал вначале премьер-министром, а два месяца спустя – президентом Венгрии. Вот только какой?
Главной задачей нового правительства стало сохранение территориальной целостности земель короны св. Стефана. Перемирие между Австро-Венгрией и Антантой было подписано еще 3 ноября, но вопреки его условиям войска Франции, Румынии и только что образовавшихся государств – Чехословакии и СХС – продолжали продвигаться в глубь венгерской территории. Переговоры новых венгерских властей и самого Кари с генералом д’Эспере и антантовскими дипломатами результата не дали: западные державы решили примерно наказать Венгрию как одну из «поджигательниц войны». Принцип национального самоопределения, во имя которого была расчленена монархия Габсбургов, оказался, в свою очередь, принесен в жертву аннексионистским аппетитам Антанты и ее новых центральноевропейских союзников. С восторгом говоря о самоопределении и новообретенной независимости трансильванских румын, южных славян, словаков, чехов и поляков, западные лидеры отказывали в точно таком же самоопределении немцам и венграм, которых из чувства мести было решено покарать. Судеты, населенные немцами, остались частью Чехословакии – вопреки желанию их населения присоединиться к Австрии или Германии. Мадьяр же собирались разделить между еще большим количеством государств.
«Я считал... первейшим долгом показать миру, – писал позднее Оскар Яси, – что осуществление империалистических предложений о разделе Венгрии не привело бы к разрешению проблемы межнациональных отношений и лишь заменило бы прежний сепаратизм новым; и что гарантии лучшего, более справедливого устройства предоставила бы лишь естественная автономия каждого народа и союз этих самоуправляющихся наций на основе всеобщего равноправия». Ни Яси, ни президент Карои не были услышаны Антантой. На территориях бывшего Венгерского королевства, занятых французскими, румынскими, чехословацкими и югославскими войсками, оказались сотни тысяч венгров. «Горе побежденным» – это древнее правило стало лозунгом, под которым победители Первой мировой кроили карту Центральной Европы, закладывая основы Версальской системы. Так были посеяны семена новых европейских конфликтов, вылившихся 20 лет спустя во Вторую мировую.
Впрочем, Михай Карои еще надеялся. В конце концов, оккупированные территории не были потеряны для Венгрии до тех пор, пока не был подписан мирный договор. А значит, полагали в Будапеште, с Антантой, при всей ее неуступчивости, еще можно будет поторговаться. Пока же новый президент, скорее прекраснодушный мечтатель, чем реальный политик, пытался навести элементарный порядок на той территории, которую контролировало его правительство. Наиболее важным шагом ему представлялась земельная реформа, которая дала бы венгерским крестьянам надежду на нормальную жизнь, а всей стране – на избавление от голода и социальной напряженности. «Красный граф» волей-неволей должен был выступить против тех кругов, к которым принадлежал, – крупных землевладельцев, сосредоточивших в своих руках более 40 процентов сельскохозяйственных угодий в Венгрии. 15 февраля 1919 года было объявлено о начале раздела между малоимущими всех поместий площадью свыше 700 акров. Увы, тем самым правительство Карои не угодило никому: бедняки считали установленную границу чрезмерно высокой, помещики же называли реформу «большевистским кошмаром».
Консервативная оппозиция сплотилась под руководством графа Иштвана Бетлена, создав Объединенную национальную партию. Одновременно на противоположном политическом фланге все большее недовольство слабостью и недостаточным радикализмом режима Карои проявляли социал-демократы и новая, пока еще крохотная, но уже чрезвычайно активная партия – коммунисты. Не помогло и безусловное доказательство бескорыстия и преданности «красного графа» делу демократических преобразований: в феврале 1919 года президент республики торжественно подписал акты о разделе собственных обширных владений между крестьянами. Левые, однако, хотели немедленной национализации большинства предприятий, более радикальной земельной реформы (вплоть до коллективизации), создания советов и народной милиции – красной гвардии по образцу большевистской России. Правые же проклинали Карои за неспособность защитить территориальную целостность Венгрии, за его либерализм и пацифизм – все то, что казалось им предательством национальных интересов. Националистически настроенные офицеры во главе с будущим премьером Дьюлой Гёмбешем формировали свои союзы, подпольные группы и «бригады смерти», готовые при первой возможности покончить с республиканским режимом.
Страна быстро катилась к гражданской войне. Последний удар президенту Карои, оказавшемуся в политическом вакууме, нанесли, однако, не политические противники в самой Венгрии, а Антанта. В январе 1919 года в Версале начались переговоры об условиях будущего мира, и западные державы, в первую очередь Франция, ведомая непримиримым «Тигром» – Жоржем Клемансо, ясно дали понять: Венгрии не стоит рассчитывать на сохранение своих исторических границ – и даже тех территорий, на которых мадьяры составляли большинство. Снова дадим слово Оскару Яси, написавшему в 20-е годы в США две горькие, отчаянные книги о распаде габсбургской монархии и Венгерского королевства:
«Общественность была убеждена, что Антанта вознаградит Михая Карои за самопожертвование, с которым он всю войну вел борьбу против империалистической политики центральных держав (т.е. Германии и Австро-Венгрии – Я.Ш.), и что народы [Венгрии] с пониманием отнесутся... к политике примирения, проводимой новым правительством. Очень скоро оказалось, что оба этих предположения – пустая иллюзия... Наше главное несчастье было не в том, что мы заключили плохое соглашение о перемирии, а в том, что даже условия этого соглашения не выполнялись... Справедливый мир, право народов на самоопределение, плебисцит – все лопнуло в одночасье, как мыльный пузырь».
20 марта 1919 года французский военный атташе полковник Викс вручил президенту Карои ноту, в которой венгерским войскам предписывалось отойти за новую демаркационную линию, обозначенную Антантой. Это фактически равнялось крупным территориальным уступкам, прежде всего в Трансильвании – ведь надежда на будущее справедливое соглашение с западными державами и их союзниками становилась все более призрачной. Принять условия французов для Карои означало политическое самоубийство: соотечественники не простили бы ему столь очевидного предательства. Отказ, однако, грозил еще более тяжелыми последствиями – заведомо безнадежной войной против Франции, Румынии, Югославии и Чехословакии, окончательным разгромом и полной оккупацией страны. Несколько дней Карои, находившийся на грани нервного срыва, метался по своей канцелярии. В отчаянии он даже подумывал о том, чтобы обратиться за помощью против Антанты к большевистскому правительству России. Окончательное решение президента было, однако, иным – честным, но совсем не мужественным: подать в отставку.
В качестве своих преемников Карои рассматривал умеренных социал-демократов – не подозревая, что те уже успели договориться о разделе власти с коммунистами, козырявшими гипотетической поддержкой, которую якобы была готова оказать венгерской революции Москва. Обстоятельства ухода «красного графа» с президентского поста до конца не ясны: сам Карои до самой смерти утверждал, что никогда не подписывал тот текст, который был распространен новыми властями 22 марта в качестве заявления о передаче власти. Возможно, экс-президент просто хотел задним числом дистанцироваться от того, что началось в Венгрии после его отставки – шага, который многие венгры никогда ему не простили.
Время демократов в Венгрии кончилось надолго. Бела Кун, бывший страховой агент, бывший прапорщик, бывший военнопленный, заразившийся в России идеями большевизма, – этот низкорослый, круглоголовый, невероятно жестокий человек, обладавший, однако, выдающимся талантом митингового оратора и организатора масс, вершил теперь судьбы Венгрии, которая стала республикой советов. Коммунисты-интернационалисты, как ни странно, сделали то, чего раньше добивались от Карои правые: в считанные дни поставив под ружье 200 тысяч человек, перешли в наступление на севере и юго-востоке – в Словакии и Трансильвании. Венгерская Красная армия парадоксальным образом сражалась не столько за победу мировой революции, сколько за национальные интересы Венгрии – возможно, поэтому в ее рядах воевало немало бывших офицеров императорской и королевской армии. Их, однако, ждало жестокое разочарование: под угрозой вторжения армий Антанты Кун спустя пару месяцев приказал армии отступать – и это стало концом красной Венгрии. Бешеная кампания репрессий, развязанная коммунистами в последние дни их недолгого правления, не помогла им, зато вызвала ответную волну еще более яростного белого террора. Его инициатором стала контрреволюционная венгерская армия, сформированная на западе страны новым кандидатом в спасители Венгрии – адмиралом Миклошем Хорти, бывшим командующим австро-венгерским флотом на Адриатике.
Михай Карои удрученно и безучастно наблюдал за этими событиями. В июле 1919 года, когда на Будапешт наступали румынские войска, печальный и отчаявшийся «красный граф» покинул страну. Он уехал в Прагу, затем жил в уютной и солнечной Далмации, где обзавелся югославским гражданством, которое сохранял до 1946 года, позднее перебрался в Париж и наконец в Лондон. Тем временем контрреволюция в Венгрии торжествовала: в ноябре 1919-го, после ухода румын, в «грешный город», как он называл Будапешт, въехал на белом коне адмирал Хорти. Коммунисты и левые социал-демократы были объявлены вне закона, большинство мест в парламенте заняли правые, страну вновь провозгласили королевством, однако трон пустовал: реставрации Габсбургов не желали ни Антанта, ни Хорти, избранный регентом, иные же претенденты на престол не были достаточно популярны. Земельная реформа, начатая Кароли, была проведена в сильно урезанном виде, электорат расширен, однако избирательное право получили далеко не все граждане Венгрии. Аристократия несколько потеснилась по сравнению с эпохой дуализма, однако сохранила за собой ведущие позиции в венгерской политике. Межвоенная Венгрия, несмотря на стабильность, принесенную режимом Хорти, оставалась одним из самых отсталых в социально-экономическом отношении государств Европы.
Однако самый тяжелый удар ждал мадьяр в июне 1920 года, когда правительство Хорти–Бетлена было вынуждено подписать Трианонский мир, продиктованный Антантой. По его условиям Венгрия лишилась более чем половины территории, которой обладала до Первой мировой: из 282 тысяч квадратных километров ей оставили лишь 93 тысячи. Численность населения страны сократилась с 18 до 7,5 миллиона человек, причем за пределами «трианонской» Венгрии, в Румынии, Чехословакии и Югославии остались 3 миллиона 200 тысяч мадьяр. Рассказывали, что, узнав об условиях мира, премьер-министр граф Бетлен воскликнул: «Нет, нет, никогда!» – и этот вопль отчаяния стал лозунгом венгерской политики 20-х – 30-х годов. Победители Первой мировой буквально обрекли венгров на реваншизм, и нет ничего удивительного в том, что в конце 30-х Гитлер, пообещавший Хорти удовлетворение территориальных претензий Будапешта, нашел в венгерском регенте неохотного (адмирал всю жизнь был англофилом), но в целом верного союзника.
Хортистский режим объявил Михая Карои «предателем нации». Имущество бывшего президента было конфисковано и передано его двоюродному брату Дьюле Карои, который был убежденным правым и некоторое время в начале 30-х годов возглавлял венгерское правительство. «Красный граф» тоже не менял идеологическую окраску, наоборот, он стал еще более радикальным. Неизвестно, что именно – обида и злость на контрреволюционеров, нежелание уходить из политики, неистребимый идеализм или что-то еще – подтолкнуло его в конце 20-х к сотрудничеству с Куном и другими венгерскими коммунистами-эмигрантами. Как бы то ни было, с той поры Михай Карои гордо заявлял о себе как о «революционном марксисте». При этом, несмотря ни на левые убеждения, ни на утрату большей части своего огромного состояния, граф не отказывал себе во вполне буржуазном комфорте – хотя условия существования Карои в Лондоне и не могли сравниться с той роскошью, которая окружала его в аристократической юности.
После Второй мировой граф, которому было уже за семьдесят, ненадолго вернулся на родину, где был полностью реабилитирован. Из имущества ему вернули особняк в Будапеште и 150 гектаров земли. Коалиционное правительство «народной демократии» в 1946 году назначило его послом в Париже. Старый граф плохо разбирался в хитросплетениях послевоенной венгерской политики, поэтому вовремя не заметил, как быстро, ловко и жестоко расправились коммунисты, подстрекаемые Москвой, со своими партнерами по коалиции – демократическими левыми и буржуазными партиями. Карои служил новому режиму до 1950 года, когда волна политических процессов в Венгрии заставила его порвать с коммунистами. Пять лет спустя Михай Карои скончался во Франции в возрасте 80 лет. По воспоминаниям его супруги, в начале 50-х бывший президент приветствовал реформы Имре Надя – будущего мученика венгерской революции 1956 года. Через пять лет после будапештской кровавой бани перезахоронение останков Михая Карои в венгерской столице стало одним из первых признаков осторожной либерализации, которую – один из многих венгерских парадоксов – начал Янош Кадар, приехавший к власти на броне советских танков и погубивший своего предшественника Надя.
Граф Карои по сей день остается для венгров одной из самых неоднозначных фигур их истории. «Дон Кихот центральноевропейской политики, – пишет о нем австрийский историк венгерского происхождения Пауль (Пал) Лендваи, – Карои был скорее заметным символом революции, чем ее вождем», причем очень скоро превратился для большинства нации «из легендарного героя в ненавистного и презренного преступника». Не будучи в действительности ни героем, ни злодеем, «красный граф» стал ярким примером того, как даже самые возвышенные устремления могут привести искреннего и талантливого человека к краху, если этот человек, занимаясь политикой, забывает об аксиоме, сформулированной некогда Отто фон Бисмарком. Главное для политика, говорил «железный канцлер», «услышать в истории поступь Бога, подпрыгнуть и ухватиться за фалды Его сюртука». Руководитель государства не должен слепо следовать за тенденциями эпохи и настроениями общества, но обязан учитывать их в своей деятельности. Именно это не всегда удавалось первому президенту Венгерской республики.
Граф Карои слишком поздно выступил в качестве лидера той части венгерского общества, которая в начале ХХ века стремилась к столь необходимой модернизации и демократизации. Революция 1918 года, которую новоиспеченный президент рассматривал в первую очередь как социальную, на самом деле была национальной, направленной на сохранение если не королевства св. Стефана, то по крайней мере национальной Венгрии, свободной и равноправной со своими соседями. Такая Венгрия, однако, в тот момент не устраивала ни «большую», ни «малую» Антанту, чьи близорукие руководители принесли ее в жертву своим геополитическим амбициям. К тому же в самой Венгрии, не успевшей отправиться от катастрофы осени 1918 года, не существовало единого представления о том, по какому пути должна дальше идти нация, в очередной раз оставшаяся в одиночестве. Как в самой Венгрии, так и за ее пределами «красному графу» противостояли враждебные силы, справиться с которыми он был не в состоянии.
Сочетание неблагоприятных внешних и внутренних факторов очень характерно для центральноевропейской истории. Народы, обитающие на этом историческом и географическом перекрестке, с трудом избавляются от вечного кошмара враждебного окружения и внутренней разъединенности. Кошмара, который погубил когда-то старую Венгрию и сломал многообещающую карьеру одного из самых неординарных ее политиков.
«Красный граф» Михай Карои и трагедия Венгрии
Быть венгром – это коллективный невроз.
Артур Кёстлер
Верю в единого Бога. Верю в единую Родину. Верю в бесконечную милость Божию. Верю в возрождение Венгрии. Аминь.
«Молитва венгра», ежедневно произносимая венгерскими школьниками в 20-е – 30-е гг. ХХ века
Артур Кёстлер
Верю в единого Бога. Верю в единую Родину. Верю в бесконечную милость Божию. Верю в возрождение Венгрии. Аминь.
«Молитва венгра», ежедневно произносимая венгерскими школьниками в 20-е – 30-е гг. ХХ века
I
Народы, как и люди, делятся на удачливых и несчастливых, везунчиков и тех, чьи начинания, даже весьма многообещающие, то и дело заканчиваются крахом, провалом и психической травмой. Почти по Шекспиру: «Так погибают замыслы с размахом, вначале обещавшие успех...» Ко вторым – невезучим, неудачливым народам, несомненно, относятся венгры. Чувство одиночества, изолированности и заброшенности в этом мире присуще им в большей степени, чем какой-либо другой европейской нации. Объяснение этому – уникальная история венгров (мадьяр) и их страны. Кочевники, пришедшие тысячу лет назад в долину Дуная из приуральских степей, последний осколок эпохи великого переселения народов, венгры, давно став христианами и европейцами, в какой-то мере остались в Европе чужаками.
Может быть, это обусловлено своеобразием их языка, который относится к финно-угорской семье (родственниками мадьяр, правда, отдаленными, во всей Европе являются лишь финны, эстонцы и ряд небольших и сейчас уже сильно русифицированных этносов Поволжья) и входит в число наиболее сложных в мире. А может, венгерское одиночество – следствие того, что, обосновавшись на окраине западного мира и причисляя себя к нему, венгры, однако, долгое время были буфером между этим миром и иными цивилизациями, то и дело принимая на себя удары извне – в то время как Запад безучастно смотрел на их отчаянную борьбу. Так случилось в XIII веке, когда монгольские полчища обрушились на Венгрию, опустошив ее так же, как перед этим они разорили Китай и Хорезм, Персию и Русь. Так было в XVI столетии, когда турецкий султан Сулейман Великолепный расчленил Венгерское королевство, захватив его центральную часть, а восточную превратив в вассальное княжество. Так произошло в середине века XIX-го, когда армии русского царя помогли австрийской династии Габсбургов подавить бушевавшую в Венгрии революцию. Наконец, так было совсем недавно, в 1956 году, когда советские войска огнем и мечом прошлись по восставшему Будапешту – а внимание «свободного мира» было приковано к кризису вокруг Суэцкого канала.
Историческое одиночество Венгрии и ее народа лаконично выразил в свое время граф Иштван Сечени (1791 – 1860) – политик и экономист, выдающийся реформатор, которого еще при жизни называли «величайшим из венгров». «Мы одни!» – говорил он о своих соотечественниках, и неизвестно, чего было больше в этой фразе: горечи по поводу векового одиночества и обособленности мадьяр или же национальной гордости, граничащей с надменностью – чертой, которой из народов, населяющих центр и восток Европы, издавна славились два – поляки и венгры.
Впрочем, одиночество мадьяр было обусловлено не только внешними обстоятельствами, но и спецификой самого венгерского общества. Давняя гордость венгров – их демократические традиции, восходящие к «Золотой булле» короля Андрея (Эндре) II. В 1222 году этот документ гарантировал венгерской шляхте множество привилегий и заметно ограничил полномочия королевской власти в пользу сейма – парламента, в котором, однако, были представлены только дворяне. То обстоятельство, что «Золотая булла» появилась всего лишь через несколько лет после английской Великой хартии вольностей, позволило венгерским историкам долгое время называть свою страну «Англией Востока». «Мы и англичане» – эта ложная параллель то и дело проводилась мадьярской аристократией, считавшей свою страну одной из самых свободных в Европе. Это было бы правдой, если бы население Венгрии составляло исключительно дворянство. Но, хотя венгерская шляхта была самой многочисленной в Европе пропорционально численности населения страны (в середине XIX века на одного дворянина в Венгрии приходилось лишь 16 простолюдинов, в то время как на севере Италии этот показатель составлял 300 человек, в Австрии – 350, а в чешских землях – более 800 человек), большинство подданных королевства являлись представителями иных сословий, почти полностью лишенных какого-либо участия в управлении королевством.
Власть в Венгрии, которая с 1867 года была одной из двух половинок дуалистической австро-венгерской монархии Габсбургов, оказалась сосредоточена в руках аристократии – нескольких десятков семей крупных землевладельцев – Эстерхази, Палффи, Карои, Аппони, Баттяни и прочих, чьи представители из поколения в поколение занимали ведущие должности в правительстве и парламенте королевства. За ними в социальной иерархии следовали помещики средней руки, еще ниже располагалась многотысячная «шляхта в лаптях» – обедневшие дворяне, быт которых немногим отличался от крестьянского, но сознание, как правило, отражало все комплексы и предрассудки мадьярской шляхты, считавшей себя и только себя венгерским народом. Этот психологический феномен, сыгравший роковую роль в судьбе Венгерского королевства, хорошо описал историк Петер Ханак: «Национальное самосознание и характер венгров во многом определило дворянство. На вершине традиционной дворянской иерархии ценностей стояло владение землей и ведение хозяйства, то есть власть над тысячами холопов и слуг и табунами скота. Все это дополнялось культом охоты, лошадей и скачек. Кроме того, к видам деятельности, соответствовавшим статусу дворянина, относились политика, военная, дипломатическая или церковная служба. Напротив, в системе ценностей шляхты полностью отсутствовали предпринимательство, торговля, финансовые операции, банковское дело и вообще какое-либо «профессиональное торгашество»... Венгр оставлял эти виды деятельности на попечение греков, сербов, немцев и евреев, но если тем удавалось разбогатеть, смотрел на них одновременно с подозрительностью и презрением».
Таким образом, власть шляхты порождала одновременно политические, экономические и национальные проблемы. Венгерское дворянство препятствовало демократизации королевства, поскольку свободные выборы означали бы конец его политического господства: парламент в этом случае переставал быть почти исключительно мадьярским и шляхетским. В 1907 году, когда император Франц Иосиф ввел всеобщее избирательное право в западной части монархии и хотел сделать то же самое в восточной, Венгрия едва не восстала. Мадьярская элита почувствовала, какую угрозу ее интересам представляет демократия. Император пошел на попятный: право избирать и быть избранным в землях короны св. Стефана осталось прерогативой менее чем 10 процентов населения. Аристократия препятствовала и проведению земельной реформы, что способствовало обнищанию крестьян и обрекало Венгрию на экономическую отсталость. Наконец, все венгерские правительства с 1867 по 1918 годы проводили курс на мадьяризацию, добиваясь превращения многочисленных славян и румын, населявших окраины королевства, в лояльных мадьяр, говорящих, а желательно и и думающих по-венгерски. Несмотря на определенные успехи мадьяризации, общий ее результат был противоположен ожиданиям будапештских политиков: все более активным становилось национальное движение румын, сербов, хорватов, словаков, украинцев...
Страна нуждалась в модернизации, но венгерская элита не была способна осуществить ее. Граф Иштван Тиса (1868 – 1918), возглавивший правительство Венгрии в 1913 году, был упрямым националистом и авторитарно настроенным политиком. Летом 1914 года, после убийства сербским террористом наследника австрийского и венгерского престолов Франца Фердинанда д’Эсте (который, кстати, терпеть не мог венгров, считая их главными разрушителями единства монархии), граф Тиса вначале протестовал против вступления Австро-Венгрии в войну с Сербией, но затем уступил давлению военных и окружения императора. Мадьяры отправились на войну, которую многие из них рассматривали как последнюю битву в союзе с немцами против славянской стихии. Столкновение с Сербией быстро переросло в невиданный мировой конфликт. Вместе с габсбургской монархией и всей старой Европой Венгрия полетела навстречу катастрофе.
II
У венгров есть такая шутка: один мадьяр – это мадьяр, двое мадьяр – повод выпить, а трое – уже политическая партия. Венгерская политика с давних времен – это заговоры и восстания, хрупкие союзы и прочная вражда, громкие декларации и невыполненные обещания... Ожесточенность будапештских политических схваток эпохи дуализма, однако, не могла заслонить тот факт, что по основным, фундаментальным вопросам жизни общества мадьярская элита, внешне расколотая на множество партий, фракций и групп, на самом деле удивительно едина. Подлинная оппозиция аристократическому режиму, который вел королевство к краху, возникла лишь незадолго до окончания Первой мировой войны. Неудивительно, что этого не произошло раньше: для того, чтобы уничтожить режим, сцементированный многовековой политической традицией, нужно было действительно колоссальное потрясение. Удивительно, однако, что во главе оппозиции встал аристократ, принадлежавший к одной из богатейших и влиятельнейших венгерских фамилий, – граф Михай Карои.
Он родился в 1875 году и почти сорок лет вел довольно бессмысленную жизнь аристократического недоросля. О молодом Карои говорили, что суммы, которые он получал от отца на карманные расходы, были бóльшими, чем годовое жалованье премьер-министра Венгрии. Михай, как и большинство венгерских аристократов, знал четыре европейских языка (причем по-немецки и по-французски изъяснялся лучше, чем на сложном языке своего народа), много путешествовал и не чурался жизненных удовольствий: поговаривали, что в Швейцарии и Монако он просадил в казино некие умопомрачительные суммы. Как и большинство молодых венгерских аристократов, граф Карои был депутатом парламента, но искусным оратором не стал из-за врожденного дефекта речи, исправить который не смогла даже хирургическая операция. В 1914 году, когда началась война, в жизни Михая Кароли произошли два важных события: во-первых, он женился на Катарине Андраши, приемной дочери одного из ведущих венгерских политиков – Дьюлы Андраши-младшего; во-вторых, вопреки ура-патриотической истерии, царившей в стране в первые месяцы войны, решительно примкнул к пока немногочисленным противникам конфликта с Антантой.
Карои стал убежденным сторонником демократизации венгерского общества. За несколько месяцев до начала войны он встретился в Париже с президентом Франции Раймоном Пуанкаре, на которого, согласно воспоминаниям последнего, произвел впечатление «здравого, умного и эмоционального человека, но большого идеалиста». Действительно, демократические убеждения Карои никак не могли быть следствием его жизненного опыта, ибо большую часть своей жизни граф до той поры провел в аристократических салонах, библиотеках и на охоте в имениях своих родственников и друзей, принадлежавших к тому же слою общества, что и он. Политическая эволюция Михая Карои стала результатом его нравственного развития и напряженных размышлений о положении и перспективах Венгрии. Политик и социолог Оскар Яси, соратник Карои по недолгим месяцам его правления, позднее сравнит его с князем Мышкиным из «Идиота» Достоевского и добавит: «Демократия, социализм, пацифизм были для него не политическими лозунгами, а моральными императивами, представленными сильными личностями, с которыми он находился во взаимодействии, можно сказать, мистического характера. Ситуация действительно фатальная для политика, никогда не имевшего реального представления о жизни, которую он наблюдал из своего аристократического особняка».
Симпатии Карои принадлежали Антанте, что принесло ему в Венгрии в первые годы войны множество неприятностей и даже репутацию «предателя». Нет, граф не желал поражения своей стране, но по мере того, как война становилась безнадежно затяжной, он все сильнее понимал необходимость как можно скорее покончить с этой бессмыслицей. Он был вынужден на время уехать в Швейцарию, но в середине 1917 года вернулся, чтобы стать наконец одним из ведущих венгерских политиков, человеком, который явился для венгров вначале олицетворением надежды, а затем – символом катастрофы.
К тому времени обстановка уже благоприятствовала демократам. Молодой император Карл, вступивший на трон в конце 1916 года, начал политические реформы, призванные ослабить остроту межнациональных конфликтов в стране; одновременно монарх зондировал на Западе почву относительно возможности заключения Австро-Венгрией сепаратного мира. Карои был заинтересован и в том, и в другом. Летом 1917 года он вместе с 32 депутатами парламента основал Новую партию независимости, которая затем объединилась с социал-демократами, Демократической партией и радикалами Оскара Яси в рамках «Блока за избирательное право», требовавшего полноценной политической реформы. Для Венгрии это событие было революционным: впервые парламентские политики-дворяне во главе с представителем одного из знатнейших аристократических родов вступили в союз с политиками «с улицы», чьи партии не были представлены в парламенте и выражали интересы рабочих, мелкой буржуазии и левой городской интеллигенции. Карои стали называть «красным графом» – и действительно, в это время его убеждения стали близки к социалистическим. Это был типичный умозрительный, прекраснодушный социализм интеллигентного аристократа, и 15 – 20 годами ранее на Кароли смотрели бы лишь как на чудаковатого барина с филантропическими замашками. Но в критической ситуации, сложившейся в Венгрии в 1917 – 1918 годах, «красный граф» стал лидером той части общества, которая жаждала и требовала перемен.
Позиция Карои стала причиной драмы, разыгравшейся в его семье. Дьюла Андраши, тесть «красного графа», поначалу воспринимал родственника как безобидного сумасброда, но затем, когда Карои превратился во влиятельного лидера оппозиции и возможного кандидата в премьер-министры, Андраши начал плести интриги против зятя. Графиня Катарина, однако, полностью встала на сторону мужа и одно время была своего рода шпионкой, передававшей Карои информацию о планах его тестя. В конце концов это привело к разрыву между четой Карои и семейством Андраши, хотя еще в конце сентября 1918 года, накануне краха Австро-Венгрии, «красный граф» отправился с родственниками на охоту. Впоследствии многие упрекали Карои в легкомыслии; граф отвечал несколько путано, но по сути дела верно: «Календарь революций всегда составляют задним числом... Как я мог тогда поехать охотиться? Все дело в том, что это «тогда» в те дни еще не значило «тогда»...» А именно: никто не подозревал, что события так быстро примут столь катастрофический для Венгрии оборот. «Вспоминая о последних месяцах перед падением габсбургской монархии, я лучше понимаю историческую слепоту Людовика XVI в день падения Бастилии», – отмечал Карои уже в эмиграции.
26 сентября 1918 года Болгария, сражавшаяся на стороне Германии и Австро-Венгрии, сложила оружие. Балканский фронт рухнул, французские, сербские и греческие войска под командованием генерала Франше д’Эспере быстро продвигались через Македонию и Сербию к венгерским границам. В Вене император Карл как утопающий за соломинку схватился за проект федерализации монархии, который предоставлял широкую автономию всем ее народам. Но манифест, провозглашавший эту реформу, был издан слишком поздно. Подстрекаемые Антантой, которая сулила им полную независимость, чехи и словаки, хорваты и словенцы, румыны и сербы отворачивались от Габсбургов, а вместе с ними – и от исторической Венгрии, древнего королевства, основанного когда-то святым королем Стефаном (Иштваном). Тем временем в Будапеште продолжалась борьба за призрак улетучивающейся власти. Карои выжидал, Андраши интриговал, стремясь занять премьерское кресло и немедленно покончить с ненавистной оппозицией, а значит и с зятем, который в его глазах окончательно превратился в «большевика». Между тем с фронта толпами возвращались оборванные, голодные и злые вооруженные люди, еще пару месяцев назад именовавшиеся императорской и королевской армией. На улицах столицы изобильной Венгрии стояли очереди за хлебом. Начинался хаос.
23 октября Михай Карои наконец-то решился. Его партия вместе с социал-демократами и радикалами объявила о создании Венгерского национального совета и готовности последнего взять на себя ответственность за судьбу страны. Оскар Яси огласил программу из 12 пунктов, среди которых значились немедленное заключение сепаратного мира, введение всеобщего избирательного права, аграрная реформа и предоставление всем народам Венгрии широкой автономии при сохранении территориальной целостности страны.
31 октября солдаты, вставшие на сторону национального совета, заняли все наиболее важные объекты венгерской столицы. Сотни тысяч горожан вышли на улицы. Толпой овладела революционная эйфория – странное состояние, которое так часто охватывает людей, стоящих над пропастью, но слепо верящих в грядущее счастье. В день «революции астр» (этими осенними цветами украшали свои кепи революционные солдаты) символом такой веры был Михай Карои. При этом сам «красный граф» не стремился к насильственному перевороту и со смешанными чувствами встретил известие о падении правительства Яноша Хадика – последнего венгерского премьера, назначенного королем Карлом IV. Еще более расстроила и испугала его другая новость: вооруженные люди, ворвавшиеся в дом бывшего премьер-министра графа Тисы, зверски убили его. Новорожденная революция начала показывать зубы.
III
13 ноября Карл Габсбург, изолированный в своем венском дворце Шёнбрунн, вынужден был подписать фактическое отречение от обеих корон, обозначенное, впрочем, лишь как «отказ от участия в государственных делах». Через несколько дней в Будапеште была провозглашена республика, и Михай Карои стал вначале премьер-министром, а два месяца спустя – президентом Венгрии. Вот только какой?
Главной задачей нового правительства стало сохранение территориальной целостности земель короны св. Стефана. Перемирие между Австро-Венгрией и Антантой было подписано еще 3 ноября, но вопреки его условиям войска Франции, Румынии и только что образовавшихся государств – Чехословакии и СХС – продолжали продвигаться в глубь венгерской территории. Переговоры новых венгерских властей и самого Кари с генералом д’Эспере и антантовскими дипломатами результата не дали: западные державы решили примерно наказать Венгрию как одну из «поджигательниц войны». Принцип национального самоопределения, во имя которого была расчленена монархия Габсбургов, оказался, в свою очередь, принесен в жертву аннексионистским аппетитам Антанты и ее новых центральноевропейских союзников. С восторгом говоря о самоопределении и новообретенной независимости трансильванских румын, южных славян, словаков, чехов и поляков, западные лидеры отказывали в точно таком же самоопределении немцам и венграм, которых из чувства мести было решено покарать. Судеты, населенные немцами, остались частью Чехословакии – вопреки желанию их населения присоединиться к Австрии или Германии. Мадьяр же собирались разделить между еще большим количеством государств.
«Я считал... первейшим долгом показать миру, – писал позднее Оскар Яси, – что осуществление империалистических предложений о разделе Венгрии не привело бы к разрешению проблемы межнациональных отношений и лишь заменило бы прежний сепаратизм новым; и что гарантии лучшего, более справедливого устройства предоставила бы лишь естественная автономия каждого народа и союз этих самоуправляющихся наций на основе всеобщего равноправия». Ни Яси, ни президент Карои не были услышаны Антантой. На территориях бывшего Венгерского королевства, занятых французскими, румынскими, чехословацкими и югославскими войсками, оказались сотни тысяч венгров. «Горе побежденным» – это древнее правило стало лозунгом, под которым победители Первой мировой кроили карту Центральной Европы, закладывая основы Версальской системы. Так были посеяны семена новых европейских конфликтов, вылившихся 20 лет спустя во Вторую мировую.
Впрочем, Михай Карои еще надеялся. В конце концов, оккупированные территории не были потеряны для Венгрии до тех пор, пока не был подписан мирный договор. А значит, полагали в Будапеште, с Антантой, при всей ее неуступчивости, еще можно будет поторговаться. Пока же новый президент, скорее прекраснодушный мечтатель, чем реальный политик, пытался навести элементарный порядок на той территории, которую контролировало его правительство. Наиболее важным шагом ему представлялась земельная реформа, которая дала бы венгерским крестьянам надежду на нормальную жизнь, а всей стране – на избавление от голода и социальной напряженности. «Красный граф» волей-неволей должен был выступить против тех кругов, к которым принадлежал, – крупных землевладельцев, сосредоточивших в своих руках более 40 процентов сельскохозяйственных угодий в Венгрии. 15 февраля 1919 года было объявлено о начале раздела между малоимущими всех поместий площадью свыше 700 акров. Увы, тем самым правительство Карои не угодило никому: бедняки считали установленную границу чрезмерно высокой, помещики же называли реформу «большевистским кошмаром».
Консервативная оппозиция сплотилась под руководством графа Иштвана Бетлена, создав Объединенную национальную партию. Одновременно на противоположном политическом фланге все большее недовольство слабостью и недостаточным радикализмом режима Карои проявляли социал-демократы и новая, пока еще крохотная, но уже чрезвычайно активная партия – коммунисты. Не помогло и безусловное доказательство бескорыстия и преданности «красного графа» делу демократических преобразований: в феврале 1919 года президент республики торжественно подписал акты о разделе собственных обширных владений между крестьянами. Левые, однако, хотели немедленной национализации большинства предприятий, более радикальной земельной реформы (вплоть до коллективизации), создания советов и народной милиции – красной гвардии по образцу большевистской России. Правые же проклинали Карои за неспособность защитить территориальную целостность Венгрии, за его либерализм и пацифизм – все то, что казалось им предательством национальных интересов. Националистически настроенные офицеры во главе с будущим премьером Дьюлой Гёмбешем формировали свои союзы, подпольные группы и «бригады смерти», готовые при первой возможности покончить с республиканским режимом.
Страна быстро катилась к гражданской войне. Последний удар президенту Карои, оказавшемуся в политическом вакууме, нанесли, однако, не политические противники в самой Венгрии, а Антанта. В январе 1919 года в Версале начались переговоры об условиях будущего мира, и западные державы, в первую очередь Франция, ведомая непримиримым «Тигром» – Жоржем Клемансо, ясно дали понять: Венгрии не стоит рассчитывать на сохранение своих исторических границ – и даже тех территорий, на которых мадьяры составляли большинство. Снова дадим слово Оскару Яси, написавшему в 20-е годы в США две горькие, отчаянные книги о распаде габсбургской монархии и Венгерского королевства:
«Общественность была убеждена, что Антанта вознаградит Михая Карои за самопожертвование, с которым он всю войну вел борьбу против империалистической политики центральных держав (т.е. Германии и Австро-Венгрии – Я.Ш.), и что народы [Венгрии] с пониманием отнесутся... к политике примирения, проводимой новым правительством. Очень скоро оказалось, что оба этих предположения – пустая иллюзия... Наше главное несчастье было не в том, что мы заключили плохое соглашение о перемирии, а в том, что даже условия этого соглашения не выполнялись... Справедливый мир, право народов на самоопределение, плебисцит – все лопнуло в одночасье, как мыльный пузырь».
20 марта 1919 года французский военный атташе полковник Викс вручил президенту Карои ноту, в которой венгерским войскам предписывалось отойти за новую демаркационную линию, обозначенную Антантой. Это фактически равнялось крупным территориальным уступкам, прежде всего в Трансильвании – ведь надежда на будущее справедливое соглашение с западными державами и их союзниками становилась все более призрачной. Принять условия французов для Карои означало политическое самоубийство: соотечественники не простили бы ему столь очевидного предательства. Отказ, однако, грозил еще более тяжелыми последствиями – заведомо безнадежной войной против Франции, Румынии, Югославии и Чехословакии, окончательным разгромом и полной оккупацией страны. Несколько дней Карои, находившийся на грани нервного срыва, метался по своей канцелярии. В отчаянии он даже подумывал о том, чтобы обратиться за помощью против Антанты к большевистскому правительству России. Окончательное решение президента было, однако, иным – честным, но совсем не мужественным: подать в отставку.
В качестве своих преемников Карои рассматривал умеренных социал-демократов – не подозревая, что те уже успели договориться о разделе власти с коммунистами, козырявшими гипотетической поддержкой, которую якобы была готова оказать венгерской революции Москва. Обстоятельства ухода «красного графа» с президентского поста до конца не ясны: сам Карои до самой смерти утверждал, что никогда не подписывал тот текст, который был распространен новыми властями 22 марта в качестве заявления о передаче власти. Возможно, экс-президент просто хотел задним числом дистанцироваться от того, что началось в Венгрии после его отставки – шага, который многие венгры никогда ему не простили.
IV
Время демократов в Венгрии кончилось надолго. Бела Кун, бывший страховой агент, бывший прапорщик, бывший военнопленный, заразившийся в России идеями большевизма, – этот низкорослый, круглоголовый, невероятно жестокий человек, обладавший, однако, выдающимся талантом митингового оратора и организатора масс, вершил теперь судьбы Венгрии, которая стала республикой советов. Коммунисты-интернационалисты, как ни странно, сделали то, чего раньше добивались от Карои правые: в считанные дни поставив под ружье 200 тысяч человек, перешли в наступление на севере и юго-востоке – в Словакии и Трансильвании. Венгерская Красная армия парадоксальным образом сражалась не столько за победу мировой революции, сколько за национальные интересы Венгрии – возможно, поэтому в ее рядах воевало немало бывших офицеров императорской и королевской армии. Их, однако, ждало жестокое разочарование: под угрозой вторжения армий Антанты Кун спустя пару месяцев приказал армии отступать – и это стало концом красной Венгрии. Бешеная кампания репрессий, развязанная коммунистами в последние дни их недолгого правления, не помогла им, зато вызвала ответную волну еще более яростного белого террора. Его инициатором стала контрреволюционная венгерская армия, сформированная на западе страны новым кандидатом в спасители Венгрии – адмиралом Миклошем Хорти, бывшим командующим австро-венгерским флотом на Адриатике.
Михай Карои удрученно и безучастно наблюдал за этими событиями. В июле 1919 года, когда на Будапешт наступали румынские войска, печальный и отчаявшийся «красный граф» покинул страну. Он уехал в Прагу, затем жил в уютной и солнечной Далмации, где обзавелся югославским гражданством, которое сохранял до 1946 года, позднее перебрался в Париж и наконец в Лондон. Тем временем контрреволюция в Венгрии торжествовала: в ноябре 1919-го, после ухода румын, в «грешный город», как он называл Будапешт, въехал на белом коне адмирал Хорти. Коммунисты и левые социал-демократы были объявлены вне закона, большинство мест в парламенте заняли правые, страну вновь провозгласили королевством, однако трон пустовал: реставрации Габсбургов не желали ни Антанта, ни Хорти, избранный регентом, иные же претенденты на престол не были достаточно популярны. Земельная реформа, начатая Кароли, была проведена в сильно урезанном виде, электорат расширен, однако избирательное право получили далеко не все граждане Венгрии. Аристократия несколько потеснилась по сравнению с эпохой дуализма, однако сохранила за собой ведущие позиции в венгерской политике. Межвоенная Венгрия, несмотря на стабильность, принесенную режимом Хорти, оставалась одним из самых отсталых в социально-экономическом отношении государств Европы.
Однако самый тяжелый удар ждал мадьяр в июне 1920 года, когда правительство Хорти–Бетлена было вынуждено подписать Трианонский мир, продиктованный Антантой. По его условиям Венгрия лишилась более чем половины территории, которой обладала до Первой мировой: из 282 тысяч квадратных километров ей оставили лишь 93 тысячи. Численность населения страны сократилась с 18 до 7,5 миллиона человек, причем за пределами «трианонской» Венгрии, в Румынии, Чехословакии и Югославии остались 3 миллиона 200 тысяч мадьяр. Рассказывали, что, узнав об условиях мира, премьер-министр граф Бетлен воскликнул: «Нет, нет, никогда!» – и этот вопль отчаяния стал лозунгом венгерской политики 20-х – 30-х годов. Победители Первой мировой буквально обрекли венгров на реваншизм, и нет ничего удивительного в том, что в конце 30-х Гитлер, пообещавший Хорти удовлетворение территориальных претензий Будапешта, нашел в венгерском регенте неохотного (адмирал всю жизнь был англофилом), но в целом верного союзника.
Хортистский режим объявил Михая Карои «предателем нации». Имущество бывшего президента было конфисковано и передано его двоюродному брату Дьюле Карои, который был убежденным правым и некоторое время в начале 30-х годов возглавлял венгерское правительство. «Красный граф» тоже не менял идеологическую окраску, наоборот, он стал еще более радикальным. Неизвестно, что именно – обида и злость на контрреволюционеров, нежелание уходить из политики, неистребимый идеализм или что-то еще – подтолкнуло его в конце 20-х к сотрудничеству с Куном и другими венгерскими коммунистами-эмигрантами. Как бы то ни было, с той поры Михай Карои гордо заявлял о себе как о «революционном марксисте». При этом, несмотря ни на левые убеждения, ни на утрату большей части своего огромного состояния, граф не отказывал себе во вполне буржуазном комфорте – хотя условия существования Карои в Лондоне и не могли сравниться с той роскошью, которая окружала его в аристократической юности.
После Второй мировой граф, которому было уже за семьдесят, ненадолго вернулся на родину, где был полностью реабилитирован. Из имущества ему вернули особняк в Будапеште и 150 гектаров земли. Коалиционное правительство «народной демократии» в 1946 году назначило его послом в Париже. Старый граф плохо разбирался в хитросплетениях послевоенной венгерской политики, поэтому вовремя не заметил, как быстро, ловко и жестоко расправились коммунисты, подстрекаемые Москвой, со своими партнерами по коалиции – демократическими левыми и буржуазными партиями. Карои служил новому режиму до 1950 года, когда волна политических процессов в Венгрии заставила его порвать с коммунистами. Пять лет спустя Михай Карои скончался во Франции в возрасте 80 лет. По воспоминаниям его супруги, в начале 50-х бывший президент приветствовал реформы Имре Надя – будущего мученика венгерской революции 1956 года. Через пять лет после будапештской кровавой бани перезахоронение останков Михая Карои в венгерской столице стало одним из первых признаков осторожной либерализации, которую – один из многих венгерских парадоксов – начал Янош Кадар, приехавший к власти на броне советских танков и погубивший своего предшественника Надя.
Граф Карои по сей день остается для венгров одной из самых неоднозначных фигур их истории. «Дон Кихот центральноевропейской политики, – пишет о нем австрийский историк венгерского происхождения Пауль (Пал) Лендваи, – Карои был скорее заметным символом революции, чем ее вождем», причем очень скоро превратился для большинства нации «из легендарного героя в ненавистного и презренного преступника». Не будучи в действительности ни героем, ни злодеем, «красный граф» стал ярким примером того, как даже самые возвышенные устремления могут привести искреннего и талантливого человека к краху, если этот человек, занимаясь политикой, забывает об аксиоме, сформулированной некогда Отто фон Бисмарком. Главное для политика, говорил «железный канцлер», «услышать в истории поступь Бога, подпрыгнуть и ухватиться за фалды Его сюртука». Руководитель государства не должен слепо следовать за тенденциями эпохи и настроениями общества, но обязан учитывать их в своей деятельности. Именно это не всегда удавалось первому президенту Венгерской республики.
Граф Карои слишком поздно выступил в качестве лидера той части венгерского общества, которая в начале ХХ века стремилась к столь необходимой модернизации и демократизации. Революция 1918 года, которую новоиспеченный президент рассматривал в первую очередь как социальную, на самом деле была национальной, направленной на сохранение если не королевства св. Стефана, то по крайней мере национальной Венгрии, свободной и равноправной со своими соседями. Такая Венгрия, однако, в тот момент не устраивала ни «большую», ни «малую» Антанту, чьи близорукие руководители принесли ее в жертву своим геополитическим амбициям. К тому же в самой Венгрии, не успевшей отправиться от катастрофы осени 1918 года, не существовало единого представления о том, по какому пути должна дальше идти нация, в очередной раз оставшаяся в одиночестве. Как в самой Венгрии, так и за ее пределами «красному графу» противостояли враждебные силы, справиться с которыми он был не в состоянии.
Сочетание неблагоприятных внешних и внутренних факторов очень характерно для центральноевропейской истории. Народы, обитающие на этом историческом и географическом перекрестке, с трудом избавляются от вечного кошмара враждебного окружения и внутренней разъединенности. Кошмара, который погубил когда-то старую Венгрию и сломал многообещающую карьеру одного из самых неординарных ее политиков.