Ранним утром 2 сентября 1666 года семью Сэмюэла Пипса, администратора английского флота и приятеля Исаака Ньютона, в три часа ночи разбудила служанка: «Город горит!»
Пипс выглянул – горело в дальнем конце улицы – и вернулся досыпать.
Так начинался Великий Лондонский пожар, уничтоживший большую часть домов и общественных зданий, включая собор святого Павла.
Сто семьдесят два года спустя, 13 марта 1838 года, барон Миклош Вешшелени отправился в театр.
Буда и Пешт был взбудоражены: по Дунаю шел лед, вода начала выходить из берегов, рассказывали о прорванных плотинах. Однако общее мнение было таково, что река должна вскоре угомониться.
«В этой надежде я пошел в театр, и еще не успела окончиться пьеса, как нас обратило в бегство известие, что вода уже в городе».
Это было Великое наводнение, которое сровняло с землей Пештскую часть еще не объединенного в те времена Будапешта.
Оба бедствия стали серьезным ударом для городов, но речь сейчас не о самих катаклизмах, а о том, что за ними последовало.
Выжженный дотла Лондон вскоре восстановился, более того, у архитектора Кристофера Рена оказался уже заготовлен проект перестройки главного храма страны – собора святого Павла.
Правда, строить теперь пришлось с нуля, одновременно восстанавливая и проектируя заново более полусотни городских церквей.
Но результат оказался превосходным, и город получил великолепный новый собор – грандиозный, предельно современный на тот момент, увенчанный торжественным куполом – такой, проект которого не имел бы никаких шансов быть реализованным, если бы продолжало существовать прежнее готическое здание.
В Пеште же наводнение выступило в той неблагодарной роли, которую в Париже пришлось взять на себя префекту города барону Осману. Там, поняв, что узкие улочки средневекового города не дадут ни построить новой системы канализации и водоснабжения, ни обеспечить простор силам порядка во время мятежей (а парижане – известные бунтовщики), городская власть взялась прочерчивать новые авеню и бульвары, железной рукой сметая старую застройку.
Улочки, помнящие стычки гвардейцев кардинала и королевских мушкетеров, студенческие попойки учеников Сорбонны и бедствия Черной смерти, исчезали одна за другой. Были бы у префекта Османа бульдозеры – сносил бы дома бульдозерами.
Легко представить, какие проклятия посылали парижане на голову префекта...
Дунай ругать было бесполезно. Вода ушла, оставив руины, наступило лето. Оставалось засучить рукава и строить город заново. То, что получилось в итоге, выглядит как сплошной ряд парадных дворцов и площадей.
И нынешние туристы восхищаются в Будапеште не столько вкраплениям сомнительной готики и провинциального барокко, сколько единством и целостностью общей городской среды: как будто город привиделся кому-то в сладком сне, да так, целиком, и был за один раз построен.
Еще пример города, возродившегося из пепла, как птица Феникс.
Москва, пожар 1812 года. Тогда с 3 по 8 сентября сгорело две трети существовавших строений. Но стоило войне закончиться, как появились и идеи новых типов домов, и новые планы, и то, чего в Москве не бывало прежде – большие архитектурные ансамбли.
Красная площадь без рвов и рынка, Манеж и площадь вокруг него, Кремлевский сад над заключенной в трубу речкой Неглинной, Театральная площадь – все это новации послепожарного строительства, как и новые городские особняки «Москвы пушкинской». «Пожар способствовал ей много к украшенью», иными словами.
А вот пример из других времен. Когда-то, во времена весьма отдаленные, истощились и иссякли земли Аттики. Это был «вызов», брошенный природой населению древней Греции, как называет эту ситуации историк Арнольд Тойнби.
Голод – бедствие не слаще пожара и наводнения, но, как через много лет Лондон, Будапешт или Москва,
население дает на «вызов» – «ответ».
У нас не растет хлеб? Так будем выращивать оливы, производить оливковое масло, продавать его в керамических кувшинах соседям ближним и дальним, для чего, правда, придется построить флот, а где флот – там и власть над миром. Финал этой истории известен: главный город Аттики – те самые Афины – стал «школой Греции», «Элладой Эллады»; впрочем, об этом все читали в учебниках.
Еще пример, и снова Лондон.
В XIX веке столица Британской империи росла с небывалой прежде скоростью. Росло и благосостояние. Железные дороги. Освещение улиц. Появились даже смывные туалеты.
Вот в них-то и беда, как и в запрете на открытые выгребные ямы в черте города. Озаботившись чистотой домов и улиц, лондонцы стали сбрасывать нечистоты – с глаз долой – в реку.
И река не выдержала.
Прилив распространил все то, что вылили люди в Темзу из своих помойных ведер и ночных горшков, по берегам, а отлив, уведя воду, оставил оное сушиться на солнце. Июнь 1858 года встал в один ряд с Великим пожаром и Великой чумой – только теперь это была Великая вонь. Даже в новом, только что построенном здании Парламента было не продохнуть – и окна на время заседаний занавешивались шторами, пропитанными раствором хлора.
В результате Палата общин решила немедленно выделить деньги на строительство новой канализации и срочно это строительство осуществить.
Инженер Джозеф Базалджетт спроектировал систему канализации, через шесть лет ее в целом построили – на торжественном пуске присутствовал принц Уэльский, будущий король Эдуард VII – и завершили в 1870-му. Все! Город стал чистым и безопасным для здоровья – настолько, насколько это вообще возможно в нашем мире.
Хочется сделать вывод: городам, для того, чтобы воспрянуть, расцвести и преобразиться, нужно пережить беду. Чтобы дать «ответ», нужно, чтобы сначала состоялся «вызов» – пожар, потоп, нашествие.
Как человек, город при этом пугается и, может быть, даже впадает в отчаяние. И как человек, преодолевает страх, собирается с силами, напрягает разум и берет свою судьбу в собственные руки.
Если руки хороши и голова на месте, результат, достигаемый после преодоления бедствия, оказывается даже не возвращением на старый – допожарный и допотопный – уровень, а выходом на уровень новый.
Вызов? Что ж, вот Ответ!
Но общего закона не вырисовывается. Одни умирают навсегда, как города Мезоамерики или разрушенный персами Милет, а ведь его жителей когда-то иначе, чем «баловнями судьбы», и не назвали.
Или гибнут неожиданно и трагично, становясь символами непредсказуемости беды, как Припять и Помпеи.
Другие намереваются жить вечно и в самом деле живут так, что периоды запустения кажутся краткими эпизодами на фоне бурной истории, исчисляемой тысячелетиями, как Иерусалим, Афины и Рим.
Иные болеют, как лежащий в тяжелом обмороке Детройт.
Иные вечно оглядываются на беду, случившуюся однажды, как Лиссабон.
Лелеют воспоминания о славном прошлом, как Новгород.
Большинство же проводят свой век скромно, без шумной славы, без громких драм, без известности.
Как люди.
Колонка на сайте GEO
