Двойной город. GEO. 3

Двойной город // GEO, 2016, апрель, стр. 78-94
Начало.

Чтобы дойти от здания Оперы на проспекте Андраши до здания Музыкальной академии на площади Листа, нужно миновать один перекресток и повернуть направо. Недалеко. Оба здания построены во времена империи, при Франце Иосифе. Оба – для музыки. Но…
Вестибюль и зал Оперы – торжество буржуазности в чистом виде. Золото, бархат. Резные дубовые панели. Нимфы и музы. Орнаменты в стиле итальянского ренессанса. И снова золото. По капителям колонн, по балюстрадам лож тянутся гирлянды цветов и фруктов, занимая свои места в интерьере прочно и основательно – как на прилавках. Уже не экзотика заморских стран, как на голландских натюрмортах. И не лихорадочное заговаривание страха голода, как в архитектуре павильонов ВДНХ. Европа второй половины века – сытый мир. Детям еще запрещают без спроса таскать сахар из сахарницы, но страх голода остался в прошлом и почти забыт. Видно, что строили и украшали здание люди, которые знали, что хорошо, а что плохо, одно с другим не путали, к мастерству относились с уважением, полагали необходимым соблюдать приличия и умерять мечтания рассудительностью. Повсюду цитаты из греков и римлян – античность всё еще понимается как вневременная и вненациональная норма, вроде эталонов метра в Международном бюро мер и весов, учрежденном, кстати, через год после того, как Миклош Ибл начал проектирование Оперы. Эталон Абсолютной Эстетической Истины мог бы занять место рядом.

Всё добротно, обстоятельно, богато. Всё на своем месте, как города, дороги и подданные в хорошо организованной империи. В империи реальной далеко не всё было в порядке, и поводов для критики и сетований она давала сколько угодно. Но имелся же перед глазами и идеал, наглядно явленный в здании Оперы: роскошно, солидно и всё на своих местах.

Опера открылась в 1884-м, Музыкальная академия – в 1907 году. Как раз сменилось поколение. И в академию на концерты пришли те люди, которым Опера уже должна была казаться слишком буржуазной. Слишком бархатной. Слишком мещанской. Видно: это здание строили люди, у которых земля уходила из-под ног. В год открытия Академии до начала Первой мировой войны оставалось еще семь лет. Еще тот же император пребывал на престоле, в кофейнях так же подавали кофе «по-венски», исправно ходили трамваи... Но что-то уже сдвинулось, что-то надломилось. И внутреннее убранство Академии выглядит так, будто архитекторы смешали в кучу все стили и эпохи, нарушили все правила, уменьшили те детали, которым традиция предписывала быть большими, и наоборот, щедро насыпали разноцветной керамики и золота, добавили нервного декаданса и стали ждать в этих залах новой, другой музыки. Сказано же: «Каждому времени – свое искусство, каждому искусству – свою свободу».

Опера и Академия – два лика «прекрасной эпохи». Первое светится оптимизмом, на второе уже легла тень предчувствия великих несчастий.

Когда во второй половине XIX века в Будапеште застраивались новыми домами бульвары и проспекты, во всем ценилась солидность. Здания украшались портиками, копирующими античные образцы, а то и египетскими сфинксами. В кафе полагалось сидеть долго – проводить там гораздо больше времени, чем требуется, чтобы выпить чашечку кофе. Для удобства чтения газет предлагались тростниковые рамки-пюпитры. Считалось неприличным выходить на улицу без шляпы. Неплохо бы прихватить и тросточку – для солидности опять же, и для того, чтобы намекнуть: хозяин тросточки и шляпы достиг определенного возраста и известного положения в обществе, он уже не мальчик – уважаемый человек.

В кофейнях Будапешта висят фотографии, где запечатлены горожане времен империи, часто в интерьерах этих же кафе, – всегда солидные, взрослые, состоявшиеся люди. Ни одного молодого лица.



В Будапеште накануне ХХ века насчитывалось более шести сотен заведений, где подавали кофе, алкоголь и пирожные, но было ли среди них кафе «Юность»? Вряд ли: «Центральное», «Художник», «Ллойд», «Фиуме», «Японское», «Нью-Йорк»… Таков был мир тогдашней Европы: молодость считалась подозрительной. Газеты рекламировали средства для ускоренного роста бороды, молодые люди без всякой медицинской надобности носили очки, чтобы казаться солидней и старше. И, как замечает Стефан Цвейг, «на любом поприще молодость являлась недостатком, а старость – достоинством». Будапешт строился взрослыми для взрослых, и молодежи в нем места не было.

В какой-то момент город понял это. Понял, превратил находящийся в центре города Еврейский квартал, принявший на себя все потрясения ХХ века, выпавший из программ реконструкции и не знавший ремонта со времен Франца Иосифа, в пространство повышенной концентрации клубов, баров, ресторанов и прочих увеселительных заведений.

Если представить город как один дом, то сейчас он выглядит так. Окрестности ресторанно-сувенирной улицы Ваци – это, конечно, гостиная. Скопление министерств и адвокатский контор в районе Парламента – кабинет. Будайские холмы, где жизнь замирает с закатом – это комнаты бабушек и дедушек, наполненные воспоминаниями о прошлом. Остров Маргариты – палисадник. За бульварами – спальни. Тогда этот квартал – детская. Можно ли ожидать от детской идеального порядка?

Ночи этот район не знает. Здесь шумят приехавшие на мальчишники англичане, гоняют по улицам пивные велотележки и отсюда же стартует в декабре забег голых Санта-Клаусов. Именно здесь завелись «ромкочмы» – то ли клубы, то ли пивные, то ли Алисино Зазеркалье. Устраиваются они во дворах старых, непригодных для жизни домов, превращаясь в места, где молодежь чувствует себя как дома. Подростки не сидят по подъездам, ведь в ромкочмах веселее. И потому во дворах других районов – тишина. В уличных кафе на проспекте Андраши, где-нибудь возле Оперы, теплым летним вечером разве что ложечки в кофейных чашечках позвякивают. Но стоит свернуть в глубину квартала…

Сейчас Будапешт – сплетение двух эпох. В XIX век, во времена Австро-Венгрии, путешественник проваливается на каждом шагу. Почтовые ящики на улицах те же, что при Франце Иосифе. В Опере, кажется, все так же ждут обожаемую Сисси. Летом навстречу, позвякивая, выезжает трамвай 1912 года изготовления, к Королевскому дворцу поднимаешься на фуникулере, построенном в 1870-м. Любимая тема настенных росписей, почти непременный атрибут ресторанов и отелей – виды Будапешта тех времен. И замечаешь, что часы в городе едва ли не повсюду – стоят.

Тем заметнее, что ХХ столетие – отсутствует. Плохого там было больше, чем хорошего, и потому Будапешт соединяет нынешнюю эпоху напрямую с эпохой империи, через голову прошлого века, о котором вспоминать не хочет.

Город, похоже, больше всего желающий остановить не только часы, но и календарь, лучше всего на отметке «1896 год», живет при этом деятельной современной жизнью. Каждое лето – Вагнеровский фестиваль, Еврейский фестиваль, каждую весну – многотысячные политические демонстрации. Поток туристов не прерывается даже в феврале. Молодежь приезжает не только порезвиться в ромкочмах, но и на учебу в здешние университеты. Новая ветка метро проложена недавно. XXI век, как и везде…

И повсеместно проступающая сквозь него «прекрасная эпоха».