В статье Григория Ревзина, о которой шла речь здесь, есть тезис, который стоило бы развить. Он пишет: «Улица — это институт равновесия интересов человека и общества, который поддерживает государство, тут масса интересов на одной площадке, и каждый выигрывает от столкновения с другими. Собственнику квартиры не нужно кафе на первом этаже и офис в соседнем доме, но цена его квартиры прямо зависит от того, есть ли кафе, а кафе прямо зависит от того, есть ли офис, а то, как они договорились, определяет качество тротуара на улице и место расположения парковки».
Автор избегает как раз того слова, которое является самой точной дефиницией описываемого им положения дел. Слово это в русской традиции имеет скорее негативные коннотации, в отличие от образованного от него прилагательного с приставкой -без. То слово как раз всегда окрашено положительно.
Но в Будапеште оно возникает само собой при любой попытке понять, почему нечто устроено так, как оно устроено. И в самой истории Венгрии слово это звучит так часто, что, кажется, начинает претендовать на роль девиза или символа веры.
Слово это – компромисс.
Собственнику квартиры не нужно кафе на первом этаже, пишет Ревзин, – не нужно, пока он выступает в роли собственника или жильца: ему шум кондиционера из кухни кафе мешает и подъезжающие по утрам машины с продуктами спать не дают. Но когда он сам идет по соседней улице, ровно такие же кафе ему становятся еще как нужны. И побольше, чтоб было из чего выбрать, и поближе, чтобы далеко не идти.
У входа в наш дом (да, тут не скажешь в подъезд – во внутренний двор нашего дома), за первой дверью направо находится цирюльня, где с утра до вечера стрижет и бреет мужчин парикмахер, имени которого я пока не знаю. За второй дверью направо – шаурмочная (по-здешнему gyros). А за третьей – пивнушка последнего разбора с гордым именем Olimpia. Нужны они мне? Пивнушка особенно? С тех пор, как городская власть запретила курение в помещениях, завсегдатаи пивной курят на улице – пейзаж собой не сильно украшают и воздуха тоже не озонируют. Но двери в наш дом – всегда под их нечувствительным присмотром.
В городе множество украшений, мозаик, статуй на домах – наверху, на уровне крыши, за пределами нормального зрения. Нужны такие вот картинки обитателям здания? Им же их не видно! Ладно, обитателям, точнее, владельцам, картинки понятно зачем были нужны: здание строилось как банк, и всяческий декор – показатель богатства и статуса. Но ее же просто не рассмотреть! Не разглядеть лиц, не порадоваться блеску мозаики: слишком высоко. А она не для рассматривания с уровня тротуара – она рассчитана на взгляд из окон дома напротив. Хороший вид из окна повышает стоимость недвижимости не в том доме, который украсили мозаикой или башенкой, а в доме напротив. И наоборот.
И то же самое с вывесками. Что бы ни задумывал архитектор, когда сооружение построено, буквы набрасываются на него, как муравьи на яблочный огрызок, облепляя со всех сторон, заполняя все плоскости, заползая на крышу. Справа «Аптека», слева «Кулинария», посередине «Банк», поперек «Сдается в аренду», сбоку «Закрыто» (а как же!). И кто там что говорил о пропорциях фасада? О ритме окон? О цвете помолчим вовсе – цветом ведает не архитектор, а заказчик вывески.
Как мешают эти чертовы вывески, когда мы намерены любоваться архитектурой, мозаиками и статуями! И как они становятся нужны, когда ищешь аптеку или обменник. Декоративные красоты и практическая необходимость поделили картину улицы по горизонтали: статуи и пр. – выше нормального уровня взгляда, вывески и пр. – первый этаж зданий, и тут уже не до эстетики (а вы думали, почему я первые этажи здешних строений почти не показываю? там ужас-ужас). Поделили. Как сумели. Но поделили.
Во всех случаях – компромисс. Точка равновесия между двумя разнонаправленными желаниями. Зрительный образ – перекресток. Ты уступаешь мне, потому что через минуту уступлю тебе. Завтра ты будешь на моем месте, а я на твоем. И я уступлю тебе, потому что через минуту ты уступишь мне. И так каждый день.
Это не оттого, что горожане хорошие, культурные и воспитанные. «Горожанин не добр – он осмотрителен» (Вайль).
Главное в городской улице то, что она – место встреч незнакомцев. Друг для друга пешеходы – чужаки, граждане Иксы, и каждый для другого – то же, что другой для него. На улице никто никого не знает, и любить друг друга никто не обязан. Уличная доброжелательность, все эти «Хорошего дня!» от официанта в кафе, эти помахивания рукой «Проходите!» от притормозившего автомобилиста – не столько доброжелательность, сколько доброожидательность. «Я тебя не знаю и никогда в жизни больше не увижу, но опасности от тебя не жду», – это необходимое постоянное сообщение одного обитателя улицы другому. Необходимое именно потому, что ведь правда – «Я тебя не знаю, ты можешь оказаться злодеем и мошенником» и «я никогда в жизни тебя больше не увижу, и никто не узнает, если стяну у тебя кошелек». И весь старый догородской социальный опыт нашептывает в оба уха: «Он же чужак! Обмани, отними, растопчи!»; что там еще полагается делать с чужаком?
Но городские пешеходы – зеркало друг для друга. Хочешь, чтобы чужак не нападал на тебя – не нападай на него. Хочешь, чтобы она тебе улыбнулась – улыбнись ей. Ничего личного, просто компромисс.
А улица – тренажер по отрабатыванию навыков искусства компромисса. Как мог Корбюзье этого не понимать?
