Bloomsday сегодня
Утром 16 июня 1904 года Леопольд Блум развел огонь, чтобы приготовить завтрак жене. На кухне было прохладно, даже зябко, хотя за окном стояло летнее погожее утро. Это как-то еще разжигало аппетит. По делам идти предстоит ему, но и кухонные хлопоты – тоже на нем. Хлеб с маслом: еще ломтик – три, четыре – и хватит. Она не любит, когда гора на тарелке. Хватит. Жена спит. Блум спрашивает через дверь спальни: «Я схожу за угол. Через минуту вернусь. Тебе чего-нибудь не захватить к завтраку?» Он выходит, покупает сосиски, возвращается, заваривает чай, объясняет жене значение слова «Метемпсихоз» и снова выходит в город. На весь день и на восемьсот страниц.
Леопольд Блум, дублинский еврей, корни, как известно, имеет венгерские.
Джойс приводит вырезку из местной газеты по поводу перемены фамилии, осуществленной его отцом:
«Я, Рудольф Вираг, проживающий ныне по адресу Дублин, Клэнбрасл-стрит, 52, ранее же проживавший в Сомбатхее, Королевство Венгрия, настоящим оповещаю о том, что я принял решение и намерен отныне и впредь, всюду и постоянно носить имя Рудольф Блум».
Вираг, virág – цветок. Любовные письма Блум подписывает Генри Флауэр, цветок опять же.
При этом кроме упомянутого Сомбатхея и упомянутого с ошибкой «Сешфехервара», а так же авантюры Блума с липовыми билетами под видом Венгерской королевской лотереи с привилегией от властей и еще пары совсем уже мелочей (а «Улисс» тем и славен, среди прочего, что впихнута в него едва ли не вся европейская литература и история), – так вот, кроме этого, ничего особо «венгерского» в «Улиссе» вроде бы нет. Но… Это такая книга, в которой можно найти всё, как в Библии, было бы желание.
Одна из постоянно пульсирующих в романе тем – отношения Ирландии и ее сюзерена, Англии. Англия выступает в роли узурпатора, злодея, хитростью и коварством, а так же грубой финансовой и военной силой держащего в подчинении свободолюбивую Ирландию, исполненную всяческих достоинств. Эти отношения составляют не Блумов поток сознания, а предмет дискуссий дублинской общественности.
«Когда еще эти дворняжки были щенками, мы уже торговали с Испанией и с французами и с голландцами, испанские суда плавали в Голуэй с грузом, от которого веселей, с винцом по винноцветному морю», и вообще «Кто вычислит, сколько нам должен паршивый Джон Буль за нашу загубленную торговлю, за наши разоренные хижины?».
Заметно, что добродетели Ирландии – в прошлом. Её достоинства – из тех, что в любые годы считаются присущими «старому доброму времени». А сила Англии – в нацеленности в будущее, ее стиль – стиль нувориша, который те старинные добродетели верности, ремесла, религиозности почитает устаревшим хламом. Вот всяком случае так это выглядит в беседах дублинцев (участие Блума в подобных политических разговорах кончается, как правило, неловко).
Очень похоже на отношения внутри другой империи, Австрийской.
Англия = Австрия, Ирландия = Венгрия.
Парнелл рифмуется с Кошутом, «гомруль» напоминает о «компромиссе».
Дублинцы Джойса разносят на все корки англичан, произнося патриотические речи в пабах – и так же, надо полагать, ругали австрийцев венгры в кочмах, демонстративно, назло оккупантам, не чокаясь пивом.
Правда, на момент действия «Улисса» империя называется уже Австро-венгерской, и отношения между ее частями больше напоминают о нынешнем Евросоюзе, чем о временах феодальной зависимости. Экономика идет вверх, страна богатеет. Будапешт объединен, отстроен, и отпраздновано Тысячелетие. Настроение – победное: достаточно взглянуть на изображение сцены коронации Франца Иосифа короной венгерских королей на постаменте памятника графу Андраши (да-да, это памятник подданному, короновавшему императора), чтобы оценить своеобразие венгерской версии рождения дуалистической и конституционной Австро-Венгрии.
В «Улисе» ничего этого нет. Конструкция «австро-венгерский» употребляется в двух случаях: «несколько разных австро-венгерских монет» (крон), и «окно австро-венгерского вице-консульства». Прочие отсылки – именно что ко временам Австрийской империи.
Дублину 1904 года отвечает не современный ему Будапешт, а Пешт 1850-х. Как раз в 1852 году отец и дед Леопольда Блума были запечатлены на «мутном дагерротипе», снятом «в портретной студии их (соответственно) кузена и племянника Штефана Вирага из Сешфехервара, Венгрия».
1852 год – три года, как подавлено Венгерское восстание, на престоле победивший бунтовщиков Франц Иосиф, Буда и Пешт – городишки, где смотреть не на что; самое время вспоминать загубленную торговлю, разоренные хижины.
Сам Леопольд Блум рожден в 1866 году – тоже до создания дуалистической империи, но уже в Ирландии.
«– А нельзя ли спросить, какова ваша нация? – Гражданин вежливенько.
– Ирландская, – отвечает Блум. – Здесь я родился. Ирландия».
Прадед Леопольда Блума лично видел Марию Терезию. Правящий пятьдесят шестой год Франц Иосиф в романе упоминается местоимением: «Ирландец спас ему жизнь». Венгрия Джойса интересует мало. Рядом с Гомером и Шекспиром, католицизмом и еврейством, не говоря уж о главной пружине, о сердцевине 16 июня 1904 года и о главной интриге романа, об измене блумовой жены, венграм места просто не остается.
И всё же зачем-то Вираг, зачем-то Сомбатхей, зачем-то австро-венгерских монеты.
И еще раз австро-венгерской тема всплывает уже не в самом тексте, а в примечаниях переводчика Сергей Хоружего, причем в негативном смысле:
«Он придумал все планы насчет венгерской системы – Блуму приписывается одна из идей Гриффита: использовать опыт Венгрии, которая сумела добиться значительной независимости от Австрии. Это слабый пункт романа, ибо авторство серьезной политико-экономической программы никак не вяжется с образом Блума, и никаких следов ни этого авторства, ни просто хотя бы знания Австро-Венгрии и ее проблем автор не позаботился ввести в Блумов поток сознания».
Не позаботился, да. Но зачем-то дал Блуму венгерские корни… Зачем?
