gifДело было так.
В 2000 году венгерский писатель Петер Эстерхази выпустил в свет роман «Небесная гармония» / Harmonia caelestis. Это книга обо всех Эстерхази – а история семьи уходит аж в XII век. Венгерская Википедия перечисляет 54 представителя семейства. Князья, графы. Фельдмаршалы, епископы, дипломаты… Дед писателя – премьер-министр. Но книга – не хроника семьи, а роман: художественный текст, а не документальный. Первая часть – про Эстерхази легендарных, из истории; вторая – про отца писателя, Матяша Эстерхази.
Сам Петер Эстерхази к тому времени – автор двух десятков книг, классик (а что венгерскую литературу мало знают в мире – так это пусть будет стыдно миру). Harmonia caelestis принята была как шедевр и вершина (и совершенно справедливо; я цитировала тут, тут, тут и тут). Вот так, например: «В коложварском театре группа молодых (и не совсем молодых) энтузиастов за двадцать шесть часов, по ходу «меняя лошадей», прочла всю «Гармонию». То была не тусовка, а красивая и серьезная читка. И отец мой теперь на вершине, достигнув пика если не жизни, то, во всяком случае, собственного бытия. Теперь о нем думают, любят его очень многие. Приятное чувство». (П.Э. И.и., с.161).
И тогда же, вскоре после выхода книги, Петер Эстерхази обратился в госархив. Полюбопытствовать, нет ли в сейфах здешнего гэбэ каких материалов, касающихся его самого: литератор, католик, человек, известный на Западе, – наверняка службы им интересовались.
И получил на руки четыре папки. Четыре досье.
Из них ясно и безнадежно следовало, что любимый его отец («Папочка» в романе «Небесная гармония») с 1957 и до 1980 года был агентом венгерского гэбэ. Сексотом, доносчиком, осведомителем. Стукачом. Все четыре папки – это его, Матяша Эстерхази, донесения – на друзей, на родных, на коллег.
«Поднимаясь по широкой парадной лестнице в кабинет М., я, естественным образом, и думать не думал ни о чем плохом и все-таки нервничал, ощущая посасывание под ложечкой, как в добрые кадаровские времена. Этот М. до 90 года поди тоже работал в гэбэ, думал я. Он принял меня любезно, если не сказать радушно. Мы пили кофе, важная персона с важной персоной. Вид у него был немного смущенный, что показалось мне перебором: в надменности своей я полагал, что смущение это от снобизма. На столе перед ним лежали три досье в коричневых обложках. Гляди-ка, высокомерно подумал я, работали все же ребята. М. наконец-то приступил к делу, но говорил как-то обиняками, да, запрос мой они получили, но материалов оказалось негусто, к тому же на все, что касается периода после 1980 года, сперва нужно получить разрешение МВД, а это требует времени, так что он приносит свои извинения.
Все эти словеса, произносимые с важным видом, я слушал с некоторым раздражением. Да, еще кое-что – только вы не пугайтесь (я презрительно скривил рот), но он счел своим долгом показать мне… разумеется, это меня не обрадует, но все же… как бы это сказать, да проще всего, если я сам взгляну, и мне сразу станет понятно, о чем идет речь, и он подтолкнул лежавшие перед ним досье в мою сторону. Не знаю уж почему, но в этом едва уловимом движении было что-то пугающее. Это рабочие досье, донесения одного осведомителя, и он тяжко вздохнул, как будто само существование осведомителей служило источником его личной непереносимой боли.
Ну чего тут тянуть резину? Как же я этого не люблю – мы же взрослые люди! – неужто нельзя объяснить все по-человечески, подумал я, открывая досье.
И сразу понял, в чем дело».
«Исправленное издание», наверное, можно считать продолжением «Небесной гармонии». Только, пожалуй, нет в литературоведении названия для такого жанра. Петер Эстерхази переписывает донесения отца и комментирует – как может комментировать сын-писатель донесения отца-осведомителя, ставя, чтобы не повторяться, сокращения в квадратных скобках [с.] – «слезы». Речь-то идет о 60-х и 70-х годах, о его, Петера, детстве и юношестве.
В детстве было: «Не шумите, папа работает!». А это папа доносы пишет.
В детстве было: мама переживает, что папа по вечерам пропадает где-то. А это у папы встречи с товарищем майором.
В детстве было: «Тётя приехала!». А в папке – информация про тётю для гэбэ: о чем говорила, какие настроения среди ее знакомых, что думает о политическом моменте.
Двести с лишним страниц: цитаты из донесений и комментарии к ним, записанные Петером Эстерхази – сразу, по прочтении, там, за столом в архиве.
Последняя фраза: «Жизнь моего отца есть прямое (и страшное) доказательство, что человек – существо свободное».
Е. П.: – Вот я и говорю: у Венгрии проблема в том, что она маленькая, а у России – в том, что большая. А у тебя были при венгерской советской власти проблемы с твоим титулом?
ГОЛОСА: – Петер, нам пора!
П. Э. (поднимаясь): – Прости, но мне действительно пора... (Скороговоркой.) У меня проблем не было, но у родителей жизнь пошла наперекосяк, отец занимался всякими техническими переводами... Книга «Картошка в Венгрии»...
ГОЛОСА: – Ребята, ну сколько можно?!
Е. П.: – «Картошка в Венгрии» – производственный роман?
П. Э.: – Да нет, практическое пособие...