Все, что нужно знать о венгерской литературе
39 венгерских поэтов и писателей XX века, с которых стоит начинать знакомство с одной из самых богатых и трудных для перевода европейских литератур
Автор Оксана Якименко
Для понимания прозрачной, немногословной, но невероятно насыщенной поэзии Яноша Пилински
«В день третий» (1959) — второй сборник поэта, сюда вошли самые известные его стихотворения «Харбах 1994», «Французский пленник», «Апокриф». Настроение сборника — ощущение абсолютного одиночества, отчуждения и бессмысленности, необходимость бегства от страданий — лучше всего передают два приведенных ниже коротких стихотворения — «Четыре строчки» и «Холодный ветер». А в апокалиптических видениях «Апокрифа» поэт жалуется — буквально: «Не понимаю я человеческую речь, и твоим языком не владею…и слова у меня нет», и в этом один из ключевых конфликтов Пилински с мирозданием. С миром и Богом у Пилински очень личные отношения — еще один главный вопрос ХХ века в творчестве Пилински: как жить, если человек потерял Бога, но существовать без него не в состоянии. Диалог — с Библией, с Достоевским, Бахом, Симоной Вейль, поразившей поэта американской актрисой и танцовщицей Шерил Саттон и многими другими, в равной степени живыми для автора воплощениями истинной сути жизни — одна из ключевых форм поэзии Пилински.
«Гонимая легенда» (по определению Агнеш Немеш Надь) венгерской литературы — на родине чрезмерная «божественность» и «космический страх одиночества» не слишком вписывались в общее поле, — Пилински получил редкое для венгерского поэта признание за рубежом. На английский его переводил Тед Хьюз, на шведский — Тумас Транстрёмер, на французский — Пьер Эммануэль.
***
Четыре строчки
Négysoros
Гвозди спят в ледяном песке.
Ночами мокнет плакатное одиночество.
В коридоре тобой не погашен свет.
Сегодня прольют мою кровь.
1946
Холодный ветер
Hideg szél
Лежит спина, бездушный камень,
без памяти и без меня,
в пыли, коснеющей веками.
И леденящий ветер.
1946
*
В венгерской литературе ХХ века «большая» история почти всегда отражается в «маленькой», в истории семьи. Означает ли слово «конец» в названии романа Надаша, что история закончилась? Главный герой — мальчик Петер Шимон. Его дед — хранитель цивилизации и свидетель ее краха в Первую и Вторую мировые войны — приобщает внука к истории еврейского народа и рода Шимонов, ведущего свое начало от евангельского Симона. Отец — солдат, точнее, офицер нового, социалистического режима, наоборот, старается ничего не рассказывать сыну. Матери у Петера нет, и за сохранение этой распадающейся семьи отчаянно бьется бабушка. Судьба Петера — знак того, что будущего у семьи, какой мы знали ее прежде, уже нет, и печальный финал романа это подтверждает.
Память, ее утрата и обретение, переход от жизни к смерти (как в метафизическом, так и в буквальном смысле), отношения личности и истории, человека и власти, человек перед лицом катастрофы (исторической и природной) — в своих текстах Петер Надаш (р. 1942), не раз фигурировавший в списках претендентов на Нобелевскую премию по литературе, задает только главные и самые тяжелые вопросы. Совсем недавно на русском языке вышел и самый известный роман Надаша «Книга воспоминаний» (1986, русское издание 2015).
***
Мой папа редко приезжал домой. мы всегда загодя знали, когда он приедет, потому что получали телеграмму. Я поджидал его на улице. Увижу, что идет, и опрометью к нему навстречу. Бегу, а он идет себе со своим коричневым портфелем. Только когда я был уже совсем близко, раскидывал руки. Всегда обросшее щетиной лицо — добираться домой ему приходилось ночью. И одежда очень была вонючая, потому что жил он в казармах, где допросы эти устраивают. Но я все-таки любил этот запах. Обхвачу его за шею, повисну на нем, а он так и шагает дальше, со мною вместе. Потом он расцеплял мои руки и напяливал мне на голову свою шапку. Когда я не замечал его взгляда, он всегда смотрел на меня так, словно я ему не нравился. Но
Надаш П. Конец семейного романа. М.: Три квадрата, 2004.
*
«Разбит венгерский глобус» — этим ощущением пронизана лирика одного из самых значительных венгерских поэтов ХХ столетия Эндре Ади
Крупнейший историк и переводчик венгерской литературы Олег Россиянов называл поэзию Ади «серебром с чернью», сравнивая наследие венгерского поэта с творчеством Блока. Смятение, пылкость, откровенность, отчаяние от собственного несовершенства и несовершенства окружающего мира и, в то же время абсолютное восхищение им, восторг, страсть — вот, что наполняет поэзию Ади, будь то философская, любовная или публицистическая лирика (деление, конечно, условное). Для современников Эндре Ади стал провозвестником новой поэзии, а несколько поколений авторов журнала «Нюгат» , далеко не во всем с ним соглашаясь, считали себя его преемниками.
Когда учишь венгерский, стихотворения Ади — лучшее, что можно и нужно запоминать наизусть: его стихами можно просто разговаривать, и все венгры тебя поймут.
***
Впереди доброго князя тишины
Jó Csönd-herceg előtt
По лунному свету блуждаю, посвистывая,
Но только оглядываться мы не должны:
Идет
Вслед за мной, вышиной в десять сажен
Добрейший князь тишины.
И горе мне, если бы впал я в безмолвие
Или уставился на лик луны:
Стон, треск —
Растоптал бы меня моментально
Добрейший князь тишины.
1906
*
До недавнего времени (пока не появилось целое поколение заметных писательниц и поэтесс — Жужи Раковски, Кристины Тот, Вираг Эрдёш и многих других) женщинам в венгерской литературе не очень везло — ни в качестве авторов, ни в качестве героинь. Может быть, поэтому из всего обширного литературного наследия Ласло Немета (1901–1975) мы выбрали именно роман о женщине — «Эстер Эгетё» (1948). Идеолог движения «народных писателей», выступавший за «социализм без марксизма» , обращался в своих произведениях к разным эпохам и зачастую к историческим персонажам (Галилею, Сечени, Иосифу II). Однако в «Эстер Эгетё» главной героиней становится обычная венгерская женщина из «пыльного альфельдского городка». Все окружающие Эстер мужчины оказываются в той или иной степени не способны адекватно взаимодействовать с окружающей действительностью . Героиня реализует в этом романе близкий автору этический выбор: предпочитает любым крайностям и одержимостям внутреннюю свободу и готовность «возделывать свой сад», создавая островки достойной жизни даже на пепелище.
***
— Оставьте ребячество, Эстерке, — повысил тон Йожи. — Сейчас не время показывать характер. Вы даже не представляете, чего стоит теперь раздобыть машину, когда все бегут вглубь страны. Я только под тем предлогом и вырвался, что эвакуирую для больницы необходимые медикаменты…
<…>
— Но я просто не понимаю, как вы это себе представляете, чтобы я бросила дом и аптеку без надзора. И потом, если нам придется начинать новую жизнь, это мы сможем сделать только здесь, а если уедем, то потом и простыни не найдем.
Немет Л. Эстер Эгете. М.: Прогресс, 1974.
*
Проведший значительную часть своей долгой жизни во внутренней эмиграции Милан Фюшт
***
Я убежден, что именно хворь привела меня к женитьбе. Ну и вдобавок в тот вечер я горько разочаровался в людях. Им главное набить желудки, а ты хоть пропади пропадом. <…> При моей всегдашней ненасытности привыкай осторожничать, соблюдай диету, ходи по больницам да бабкам-целительницам… Чего я только не перепробовал: и иголки втыкали в Японии, и числами лечили — все впустую! И наконец попал я к так называемому психоаналитику, которому, пожалуй, и обязан самым большим невезением в жизни.
— Уделите внимание женщинам, — посоветовал психоаналитик. — Да-да, женщинам! — Он подкрепил свою рекомендацию многозначительным взглядом.
Ну что ж, женщины так женщины. Далеко ходить не пришлось, поскольку именно в ту пору я познакомился со своей будущей женой.
Кокетливая француженка, веселая, хохотушка, она потешалась надо мной и заливалась неудержимым смехом, будто ее щекочут. Называла меня дядюшкой До-До, Кри-Крак и Бух-Бух —
— Уши и без того большущие, — восклицала она, — а тут еще два торчащих уголка! — Она восторженно всплескивала своими миниатюрными ручками и резвилась, точно шаловливый щенок.
Фюшт М. История моей жены. Записки капитана Штэрра. М.: Водолей, 2010.
*
Самый известный юморист своего поколения, автор популярных пародий на классиков венгерской и мировой литературы и своих современников, энциклопедически образованный журналист, мастер розыгрыша и человек-праздник Фридеш Каринти
Однажды, сидя в кафе «Централ» на Университетской площади и разгадывая кроссворд, писатель вдруг слышит стук колес поезда и понимает, что у него галлюцинации. Как выясняется, их вызывает опухоль мозга. Герою приходится выбирать между верной смертью и рискованной операцией в далекой Швеции у знаменитого профессора . Сама операция — кульминационный момент романа, после нее герой постепенно выходит «на свет». Увы, победительный гимн жизни, звучащий в финале книги, в реальности длился не долго. Спустя два года после операции Каринти умер от кровоизлияния в мозг.
***
После вскрытия черепа наступила относительная тишина, но успокоить она меня не успокоила. Мною овладела слабость и в то же время накрыл ужас. Господи боже, только бы не потерять сознания. Что там профессор говорил моей жене про
Итак, сосредоточимся. Я должен захотеть поддерживать внимание, выдавать мысли — на автомате, сознательно. Должен до конца оставаться в сознании. Что ж, попробуем. Я не сплю, знаю, где нахожусь, знаю, что меня оперируют. Сейчас, по всей вероятности, вскрывают мозговую оболочку, действия хирурга равномерны, ритмичны: разрез, перехват сосуда зажимом и так далее, как работа белошвейки. Логично и все же неожиданно мне вспоминается Кушинг, каким я видел его в любительском фильме. Да, то была чистая, аккуратная работа, помнится, я еще тогда заметил: словно в кухонном зале первоклассного ресторана шеф-повар в белом халате и колпаке очищает мозги от пленки и прожилок, прежде чем обжарить их в сухарях. Нет-нет, чушь какая, надо поскорей переключиться на
— Wie fühlen Sie sich jetzt?
— Danke, Herr Professor, es geht…
Ой, да разве это мой голос? На вопрос профессора отвечает высокий, тоненький голосок, доносящийся
Каринти Ф. Избранное. М.: Художественная литература, 1987.
*
Тандори (р. 1938) — фигура для современной венгерской литературы уникальная. Стихи, романы, детективы, написанные под псевдонимами Нат Ройд и Соленард, эссе, критические статьи, книги для детей, пьесы, художественные опыты в области минимализма и концептуализма, невероятное количество переводов — написанных и переведенных им томов хватит на небольшую библиотеку.
С Тандори-лириком принято связывать поэтическую составляющую «большого поворота» начала
***
Все, все детали
Mind, mind a részletek
Лишь минут, минута ми
я меньше любой из них.
Несу на дознание
изнаночность знания.
Все части, все частности!
Быть в их сопричастности.
Долой, дочерна, с лица,
дотла, но не до конца.
1966
*
Отпрыск знатного рода, выпускник кадетской школы и военного училища, окончивший затем физмат Будапештского университета, заядлый игрок в бридж , блестящий переводчик Геза Оттлик
«Училище на границе» — во многом автобиографическая книга. Историю рассказывают трое — Бенедек Бот (Бебе), Габор Медве и Дани Середи. Все они в десятилетнем возрасте попали в закрытую военную школу. Но для героев это означало не только переход из относительно беззаботного детства в жестокую взрослую жизнь и потерю прежнего, гражданского «я», но и обретение новых знаний, а главное — отношений, которые «наверное, меньше, чем дружба, но больше, чем любовь».
История взросления — это лишь одна из множества составляющих романа. На самом деле читатель имеет дело со сложной конструкцией, тщательно выстроенной автором в попытке разрешить важнейший вопрос философии языка: способен ли язык точно отобразить реальность — или же любая попытка сделать это обречена на провал? «Чем разреженней слова, тем плотнее правда, а окончательная суть обретается в пространстве молчания», — пишет в своем романе внутри романа один из его главных героев Габор Медве, ведь они с друзьями понимают друг друга практически без слов — по жестам, обрывкам фраз, движениям головы.
На русском языке роман вышел в 1983 году, но, как и многие другие венгерские романы, «попал не на ту полку» и был воспринят скорее как вариация на тему Музиля . Хочется верить, что этот уникальный и культовый для венгров текст еще найдет своего переводчика и читателя в России.
***
…мы стояли на крыше купальни «Лукач», облокотившись на каменный парапет, и смотрели на гражданских, как они загорают. Дани Середи
— Невозможная, — ответил я. Или: — Вот и хорошо, — сейчас уже не помню, что точно сказал. В тот момент я еще не думал, что у нас будет сегодня столько тем для разговоров, хотя мы давно не виделись. То есть думал. Не важно — я ему честно ответил, это факт.
В тот июльский день тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года было действительно жарко. мы разглядывали прекрасные голые животы посетителей купальни — главным образом девичьи. Многочисленные соотечественники поджаривали свои тела на трех широких террасах купальни; скамейки и топчаны все, конечно, были заняты. Но это столпотворение меня сейчас ничуть не раздражало. Старики, молодежь — все в плавках и купальниках — без тени недовольства и даже
До этого он потушил сигарету и повернулся ко мне:
— Говорю же, я съехался с Магдой.
— Угу, — ответил я. Он повторил в третий раз. Я на него даже не посмотрел.
Оттлик Г. Училище на границе. М.: Художественная литература, 1983.
*
Поэзия Бабича (1883–1941) — удивительный сплав европейской литературной традиции (античной, ренессансной, собственно венгерской), глубокого самоанализа и осмысления современной поэту эпохи. Читая стихи Бабича в хронологическом порядке, от первого до последнего сборника, можно проследить историю бурной внутренней жизни, полной сомнений, сложных вопросов и ситуаций выбора, жизни человека первой половины ХХ века, на глазах которого разворачивались трагические события , а технический прогресс изменил повседневность до неузнаваемости. Как писал сам Бабич, «у меня и
«Книга Ионы» — своеобразный итог жизни и творчества Бабича. В этом цикле Бабич достигает удивительного эффекта приближения библейской истории к современной ему ситуации: автор вплетает в речь героев — жителей Ниневии, Ионы, самого Бога — просторечные обороты и одновременно использует архаичные формы и латинизмы.
Бабич дает понять, что муки Ионы — не просто страдания библейского пророка, но его собственная история. Завершающее стихотворение цикла «Молитва Ионы» было написано в 1939 году, незадолго до смерти поэта. Лейтмотив «Книги Ионы» перекликается со словами, написанными Бабичем еще в 1928 году: «…судьбы мира вершат люди Действия, а люди Грамоты не слишком вредят Жизни тем, что говорят: страшно, когда они умолкают».
***
Молитва Ионы
Jónás imája
Быть может, больше нету слов правдивых,
иль это я — расплывчатый, ленивый, —
не чувствуя опоры берегов, несу обрывки мыслей, слов, слогов,
как тащит мусор полая вода,
сама не ведая — зачем, куда?..
О Вседержитель, если бы ты мог
направить прямо к морю мой поток,
свои созвучья звонкие даруя
окрепшим, посвежевшим строчкам-струнам,
и Библию — науку всех наук —
наукой стихотворства сделать вдруг;
когда б дозволил ты, чтоб твой Иона —
слуга ленивый, нерадивый, сонный —
во чреве Рыбы малодушно прячась,
прозрел во тьме густой, живой, горячей
и, оставаясь в жарких недрах этих
не три коротких дня, а три столетья,
успел — допрежь иная темнота
над ним сомкнется, словно пасть Кита, —
открыть секрет мелодий неистертых,
построить звуки в мощные когорты
и, не щадя ни голоса, ни сил,
бесстрашно говорить — как Ты учил, —
покуда небеса иль Ниневия
позволят изрекать слова живые!
1938
*
