Роман Пала Бекеша «Чикаго» – это про Будапешт. Есть в городе один район, известный под таким прозвищем. О районе и о романе я уже писала. А тут перечитала…
Удивительное это дело – читать о событиях, происходивших на соседних улицах, узнавать названные перекрестки, угадывать детали. Особенно, если большую часть жизни знать не знала о существовании этих перекрёстков и этих улиц.
И со второго прочтения становится видно, что есть в романе узелки сюжета, которые понятны только своим, здесь-живущим, венгро-говорящим. И что переводчику все их вытащить на свет божий и предоставить читателю не удалось, увы.
Начинается всё с того, что в 1920-х к жителю будапештского «Чикаго», сапожнику, обитающему в бедности в классическом пештском доме с внутренним двориком и галереями, приезжает брат из Чикаго американского. Встреча происходит на галерее дома, то есть на том самом балконе, опоясывающим двор, который составляет характерную особенность будапештских домов. Я-то эти балконы зову обычно галереями, поскольку более подходящего термина не знаю.
А у местных жителей в ходу другое слово – ганг. Американский брат – гангстер.
Эта игра слов ясна и понятна; ожидаема даже.
А дальше…
Идет воспоминание о весне 1919 года, описывается коммунистический митинг на площади Героев: идёт запись добровольцев в армию, знаменитая опереточная актриса поёт воодушевляющие песни и, захваченный всеобщим энтузиазмом, один брат говорит другому:
- Слушай, старина, а ничего, что мы туда вступим?
Брат засмеялся:
- А что в этом такого? – он показал на свои волосы. – Нам-то какая разница, мы и так рыжие.
Рассказ двигается дальше, а у читателя остается смутное недоумение – «А?». У меня, во всяком случае, так было, пока я не вспомнила, что «рыжий» по-венгерски vörös, и это же слово означает «красный», особенно если речь идёт не о цвете, а о качестве: Красный крест, красное вино, Красная армия / Vöröskereszt, vörös bor, Vörös Hadsereg. Синоним piros – это как раз просто про цвет. Но в русском-то языке не называется одним словом главная площадь Москвы и цвет волос! «Красные» в смысле «коммунисты» – они никак с шевелюрой и веснушками не пересекаются (убил дедушку лопатой, однако); эпитет «красный» не прилагается к рыжим!
А в венгерском тексте тут, стало быть, узелочек завязан.
У меня ещё несколько вопросов возникло к переводу.
«Бронетанки», например. Или «ширококолейка» (попробуйте произнести). Или «опустили ставни». Или «смачные пререкания». И без слова «керамитовая» применительно к тротуарной плитке я бы обошлась…
А главный вопрос связан с главой «Порошковое молоко». Две будапештские (то есть «чикагские») семьи осенью 1956 года прячутся в подвале дома. У мужчин давний, с 1944 года, повод ненавидеть друг друга. В каждой семье по младенцу. Жены рожали в одном роддоме, одновременно, и поэтому почти дружат. У женщин от волнений и страхов пропадает молоко. И далее идёт череда событий, в итоге которых удаётся добыть молоко порошковое. Им-то младенцев и спасают.
Умолкает голодный детский крик, вздыхают с облегчением обе семьи. И соседка, помогавшая матерям готовить молоко из порошка и разливать по бутылочкам, неожиданно для самой себя произносит, глядя на младенцев:
- Сухомолочные братья!
Прекрасно. Просто прекрасно. Вот только дети – не мальчики, которые могла бы быть (сухо)молочными братьями, а мальчик и девочка.
В оригинале, у Бекеша, было tejportestvérek, tej – молоко, por – порошок, testvérek –венгерское «сиблинги», от testvér, что означает и брата, и сестру, лишь бы родные.
А в русском-то сиблингов нет.
Что скажете? Было здесь более удачное решение? Какое?
Как из положения-то выходить, если в русском языке «молочными» бывают или братья, или сестры, а одним словом не сказать. В венгерском же именно на этом одном слове всё и держится, под эту финальную реплику весь эпизод написан. Соль именно в том, что они tejportestvérek, сухомолочные… кто?
Кто?
A forró víz feles tejjé hígította a svájci port, s amikor végre kihűlt, Irénke és Tímea szinte egyszerre lökte a két csecsemő szájába a cuclit. Csönd támadt a pincében. Csak a mohó szuszogás, a meleg, lucskos szörcsögés hallatszott.
Szinte érezni lehetett a fuvallatot, ahogyan föllélegzik a pince, és az alászálltak ernyedten élvezik a békebeli neszeket: Veres Évi és Svéd Misi önfeledt cuppogását.
Irénke a nagyobbik lányára pillantott, aki éppúgy élvezte a csöndet, mint a felnőttek, és révülten piszkálta a fülét egy színes ceruzával.
– Ne piszkáljad, mert kilukad! – istenem, tizenegy évvel ezelőtt, az ostrom után ugyanígy szoptatta Riát, akkor német volt a tejpor.
Tímeát lassan engedte el a szörnyű szorongás, ügyetlenül, görcsösen tartotta a karját, úgy érezte, ha egy pillanatra is lazít merevülő izmain, a gyerek rögtön újra üvölteni kezd, és abba ő belepusztulna.
Dr. Kövecsesné Konok Anna boldogan kavarta, fújta, hűtötte a tejet a spirituszfőzőn billegő lábosban, készen arra, hogy azonnal újratöltse az üvegeket, ha kiürülnek, közben vágyakozó rajongással leste, ahogy a két csecsemő versenyt szörcsög, és azt mondta hirtelen:
– Tejportestvérek.
Derű hullámzott át a pincén. Ez jó. Nagyon jó. Odapillantott Irénke: – Milyen jó! – Tímea kuncogott egy kicsit, és egyre többen nevettek, egyre hangosabban, és szaladt a szó a pincében fel-alá, ugrott, verődött rekeszről rekeszre, adták egymásnak, ízlelgették, ismételgették:
– Tejportestvérek…
http://www.holmi.org/2006/10/bekes-pal-tejpor
.
