Тоже Венгрия, тоже XVII век, но чуть раньше. Во всяком случае, войска Священной лиги ещё не взяли Буду, и там всё так же пребывает турецкий паша… К чему, судя по роману, все давно привыкли.
Автор так и начинает: «Некоторые венгерские города иногда по недомыслию своему жалуются: "Мы-де много выстрадали, у нас турки правили сто (или, скажем, двести) лет". А на самом деле куда хуже была участь тех городов, в которых не было ни турок, ни куруцев, ни австрийцев и которые жили сами по себе, как, например, Кечкемет. Ведь там, где стояли войска какой-нибудь из воюющих сторон, одни они и дань собирали, и хозяйничали в городе. Враждебное им войско не смело туда и носа сунуть. В город же, где не было ничьих солдат, ехали за добычей все, кому не лень».
Дальше он перечисляет тех, кто имел право и возможность грабить Кечкемет. И если первым в списке идёт будайский паша, а вторым сольнокский бек, то следующий – «его милость господин Кохари – доблестный предводитель императорских войск», то есть венгерский дворянин на службе у Габсбургов, видимо, Иштван Кохари I. Далее – «его благородие Янош Дарваш». Это уже человек куруцев, то есть войск антигабсбургских и антикатолических. Прочих в расчёт брать не будем, но эти трое – то куруцы, то турки, то австрийское войско – донимали город непрестанно.
И придумали кечкеметские жители хотя бы от одной из трёх напастей защититься – пригласить к себе в город на жительство турецкого бека. Идею предложил молодой сын местного портного Михай Лештяк. Его быстренько выбрали бургомистром и велели действовать. Он собрал для паши немалое подношение, включавшее коней, быков, золото и четырёх девушек для гарема турецкого султана (девушки выстроились в очередь). Тут, само собой, завязалась и будущая любовная история, но речь не о том.
Воспротивились этой затее двое. Отец Бруно и патер Литкеи. Католический священник и лютеранский пастор.
Ещё раз. XVII век. Не конец, – первая половина, максимум середина века. Роман – произведение художественное, но лежащий в его основе исторический анекдот связан с именем Мехмеда IV, правившего в 1648-1687 годах. Тридцатилетняя война (с 1618 по 1648) или только что закончилась, или ещё идёт. Религиозные войны в Европе – дело даже не прошлогоднее, а вчерашнее.
Тем не менее в венгерском Кечкемете противоречий между католиками и протестантами, похоже, не больше, чем между конкурирующими таксомоторными парками. То есть, конечно, «Правда на нашей стороне!» и «Наша вера – истинная!», но что ж теперь, с соседями из-за этого ругаться, что ли?
Автор уточняет расклад сил:
«В особенности раздражены были католики. Лютеране, чьи предки около века назад переселились сюда из Чехии, и кальвинисты из Толны, жившие обособленной группкой на Кладбищенской улице, может быть, даже чуточку симпатизировали туркам за их дружбу с протестантскими князьями Трансильвании. Для протестантов и тюрбан и тиара были одинаково иноземным головным убором».
Стало быть, поп с пастором выступили единым фронтом против попытки посадить в Кечкемете мусульманского начальника. Преодолено противостояние было тоже способом самым кечкеметским. В тех краях противоборствующие вооружённые группировки добывали себе финансирование таким образом: захватывали в плен священников. Протестанты-куруцы – католических попов, а турки, бывало, лютеранских пасторов. Город и тех, и других выкупал…
Дальше просто. Предложено было куруцам в этот раз увести в плен обоих разом, и католика, и лютеранина. Те за невеликую сумму взялись за эту работу, и бургомистр получил возможность реализовать свой план без помех.
Без помех, правда, не получилось, и, как это нередко бывает у Миксата, роман оказался вовсе не про то, о чём было обещано, и финал кувырком.
Но полное отсутствие религиозного рвения, но готовность признать правоту другого, но очевидное нежелание проливать свою и чужую кровь из-за разных взглядов на Бога – этого нельзя было не заметить, и этому нельзя было не порадоваться.
В «Чёрном городе», кстати, Миксат говорит об этом прямым текстом, от себя:
«То там, то сям виднеются мечети, превращающиеся постепенно в развалины, — словно напоминание о том, что чужеземного бога аллаха венграм удалось изгнать отсюда, но храмы его они оставили в покое. Зато на колокольнях чисто выбеленных христианских церквей вместо креста кое-где водружён петух, а на других церквях — наоборот, петуха опять крестом заменили! И всем становится понятно, что своего христианского бога венгры оставили в покое, но постоянно спорят между собой из-за его обителей: кальвинисты и католики дерутся из-за них, причём те и другие убеждены, что они ведут свои свары в угоду богу, а ведь бог-то у них один и тот же».
Кола Брюньон хорошо бы вписался в круг персонажей Миксата:
— Чудак, так для тебя ничто не свято?
— Мне, сударь, свята моя хата.
«Говорящий кафтан» («A beszélő köntös», 1889)
