Всё время борюсь с искушением переделать эти кадры в ч/б. Архитектура Будапешта между двумя мировыми войнами – сплошные сумерки, помрачение, нервозность. Архитекторы не то чтобы знают, но чувствуют больше, чем прочие люди.
А то с чего бы в доме, построенном в 1932-м, выкладывать пол свастикой? ( Collapse )
Какие дворики нам двери отворяли! Какие виды открывались нам!
Дом с именем «Наполеон» снаружи пугает. Следы стрельбы, строительские занавески, скрывающие верхнюю часть, древние, как паровозы, сам корсиканец, с земли почти видный. Зачем тут Наполеон – история поучительная. Но, боже, какой там вестибюль, какой дворик, какие витражи!
Базилика святого Иштвана – здание, архитектура которого изменила его содержание. Строили-то вовсе даже церковь святого Леопольда, покровителя Австрии. Начали сразу после подавления этой Австрией венгерской революции 1848-1849 гг. В подавленном – соответствующем – настроении, и в соответствующем, уже до состояния высохшего сыра устаревшем, классицистическом стиле.
Строили долго. У Австрии уже и у самой дела пошли хуже. И как наступил март 1867 года, архитектор умер, а Франц Иосиф подписал «Компромисс», учредивший Австро-Венгрию. Года не прошло – рухнул купол! Не нужно новой империи по старым лекалам проектировавшееся сооружение. ( Collapse )
Окрестности – не пространственные, а временные. Мы прошли по зданиям, построенным в середине XIX века, то есть вклинившихся в зазор между классицизмом – к тому-то времени окончательно осточертевшим – и тем стилем второй половины столетия, ни одно из названий которого (историзм, эклектика, бозар) мне категорически не нравится, в отличие от зданий, к нему относящихся.
Венгрия – страна хронологических совпадений, как известно. Начиная с удобной для запоминания школьниками даты коронации первого короля и далее, здесь показательные совпадения мест и дат компенсируют собой ту скрытность, которую стране обеспечивает язык.
Большая будапештская синагога – тоже из области совпадений, результат пересечения двух линий, совершенно друг другу посторонних. Линии развития архитектурных стилей и линии истории венгерского еврейства. ( Collapse )
В книге, которая уже вот-вот почти, этому дому посвящён отдельный раздел. Но – его внешнему виду, красноречивому, как Кассандра. Внутри он не менее убедителен.
Двор у него пятиугольный, проходной, с главной лестницей по длинной стороне.
Точнее, их два, а если считать самый верхний, то и три. Но нижний, первый, – это как раз та деталь, что задаёт тон. Не будь карниза, мы бы, может, и не заметили бы, что фасад не скучно-плоский, а отчасти криволинейный. Центральная его часть выпирает вперёд – но мягко, деликатно. Не так, как итальянские церкви XVIII века, чьи фасады изгибаются во все стороны, напоминая, что тарантелла – это танец укушенного тарантулом. Университетская церковь Пешта рядом ними – воплощение добропорядочного благородства.
Я насчитала в нём двенадцать ступенек. Это если считать по вертикали, сверху вниз. Но карниз этот и в горизонтальной плоскости устроен ступеньками. (Эх, нет в русском языке глагола «ступенничать», может, в венгерском есть? Оказалось, есть. Андраш Шопрони, переводчик Достоевского и Гроссмана, подсказал: lépcsőződik; слово редкое, но есть). На самом углу он прочерчен четвертушкой круга, затем ступенька отступает вперёд, в сторону от стены фасада. Приближаясь к линии окон, карниз этот тремя (тремя!) уступами возвращается к стене – но только для того, чтобы тут же повторить этот пируэт ещё раз, в обратном порядке: снова отбежать от стены и снова к ней вернуться. И, как будто этого мало, в центрально части фасада он проделывает это всё, ещё и изгибаясь дугой, – то в одну, то в другую сторону. В архитектуре XVIII века карнизы, живущие богатой внутренней жизнью – дело нередкое. Но рядом с Университетской церковью Андраша Майерхоффера поставить хочется разве что Смольный собор Растрелли. ( Collapse )
Да и дом странный. С налётом готики – ну, Хенрик Шмал, а это, кажется, его работа, успел приучить Будапешт к этакой сказочной, немецкой, гриммовской готике, слегка, как вуаль, наброшенной на доходные дома времён Австро-Венгрии. На хорошем месте, в самом центре, там, где дворцы Клотильды и Парижский двор. Но – тесно там, и двор получился какой-то зажатый, в несколько уровней, и ходы-лестницы – будто червяк в яблоке дорогу прогрызал.
Пока у дома был один хозяин, наверное, как-то поддерживался и стиль, и порядок. А потом началось латание дыр и частичное – где получится – благоустройство по меркам новых времён, способами, архитектором не предусмотренными. И пошло: кондиционеры, решётки на дверях, пластиковые коробы проводки, газовые трубы. И без того было тесно, а стало… Видно, что жители по мере сил стараются о доме заботиться. Но именно по мере сил. То есть ломать ничего не ломают, и детей воспитывают так, чтобы на стенах не рисовали. Но если конторе или салону красоты нужно вывеску на той стене повесить, а денег на дизайнера нет, а сами в ДХШ не обучались, а вешать-то надо… Ну, как умеют, так и рисуют объявления и вывески. Я их лучше и показывать не буду. И что ремонт во дворе пора делать, стены штукатурить – это жители и без меня знают. В нашем дворе вон идёт ремонт… Жуткое дело.
Фасаду дома тоже в своё время досталось. Есть фотографии, где подполковник Константин Алексеевич Лебедев, командир 64-го отдельного батальона собак-миноискателей, стоит возле дворцов Клотильды в феврале 1945-го – так этот дом как раз за углом. Когда там на тротуаре столики-туристы, некоторые странности фасада за живой этой суетой и не разглядеть. А в паузе, как сейчас, видно: то, что есть сейчас, очень сильно отличается от того, что желал иметь заказчик, что проектировал архитектор и что получилось у строителей. Они-то в своё время всё сделали хорошо.
Настоящий бульвар в Будапеште – Малый. Это он проходит по линии снесённых городских стен, это он отделяет Внутренний город, Belváros, от внешнего. Большой бульвар, тот, что охватывает четырёхкилометровой дугой (4141 м) Пешт, никаких рвов и бастионов в предках не числит, в отличие от Ринга Вены и Бульварного кольца Москвы. Церемония его официального открытия достоялась 31 августа всё того же 1896 года, на исходе бесконечного празднования. Сейчас по нему ходит длинный-длинный трамвай №4/6, в честь которого сочинены песни и названы равномерно расставленные по бульвару пивные.
Не сразу понимаешь, что Большой бульвар – младший. От старшего, Малого бульвара, Большой унаследовал чувство пограничья, непричастности к «официальному» городу. Чувство, не статус. Районы города нарезаны так, что Малый бульвар их друг от друга отделяет; внутри Малого – только центровой и центральный Пятый. А Большой их разрезает пополам; они на него, как на нить, нанизаны, и приходится уточнять, если что, какой мол, Седьмой район, внутренний или внешний?
Между тем он мог стать каналом. Была такая идея – прокопать канал от Дуная до Дуная, возвести двенадцать мостов, застроить набережные прекрасными дворцами – пусть в воде отражаются. Тогда Внутренним городом, островом, стал бы весь Пешт, отрезанный каналом от материка. Повернём вопрос иначе: на бульваре город – чей? И станет ясно: не государственный. Не властный. Общественный. Всехний (есть ввенгерском такое слово Mindenkié, всеобщий, но без -общий). Горожанам принадлежащий. Буржуазный то есть.
На Большом бульваре нет сколько-нибудь значительных государственных учреждений. Да, кажется, и никаких нет; районная мэрия – она, во-первых, районная, а во-вторых, она про самоуправление. Всё, что касается непосредственно государства, от Парламента до тюрем, находится внутри городской застройки, по ту или эту сторону бульвара. Но не на нём. На Большом бульваре нет церквей. Они тоже по ту или эту сторону.
Бульвар – место несерьёзное, полоса свободы, нейтральная полоса. Место развлечений. Развлекающая литература какая? – Бульварная. ( Collapse )
