Steiner-palota – так его зовут. Австро-венгерский стандарт Будапешта. Впечатляет парадный вход, где свод весь в лепнине, белый, сахарный – у Гофмана в «Щелкунчике» придумана-описана как раз такая кондитерская архитектура.
О том же, о чём этот журнал и наши экскурсии – о том, что архитектура не врёт. «Семь ключей от Пешта» – это история Будапешта (а значит, Венгрии – а значит, Австро-Венгрии – а значит, Европы), увиденная как один день.
Рассвет – время освобождения от власти Османов, освобождения разрушительного: от Пешта, как и от Буды, не осталось почти ничего. Восход – это, конечно, женская мудрость Марии Терезии, примирение с Габсбургами и освоение барокко. Раннее утро – классицизм, который здесь сухой и не слишком удачный; не в последнюю очередь потому, что главный проводник и носитель идей Просвещения, Иосиф II, умудрился с венграми на пустом месте поссориться. Затем идёт та деятельная и бодрая пора – после чашки чёрного кофе – когда дела идут, работа кипит и всё удаётся. Полдень? Архитектура не обманывает: на башне дворца «Нью-Йорк», знаменитого своим роскошным кафе, опять остановились часы, и остановились на цифре 12. Полдень (Буда)Пешта – это 1896 год, время строительства всего и вся, включая метро, время праздника, время расцвета и триумфа. Что бывает после праздника? Послеполуденная архитектура – ар нуво, кто б спорил. Дальше – сумерки.
Первая книга об архитектуре Будапешта, написанная на русском языке. Триста двадцать страниц, сто иллюстраций. Семь глав, от рассвета до заката. #СемьКлючейОтПешта
«…Рассвет был туманный и ничего не обещал. Архитектурные следы пештского раннего утра малочисленны, но – как всякая архитектура – выразительны. Архитектура ведь не обманывает. То был первый мирный век после бедствий кровавого турецкого завоевания и опустошительного австрийского освобождения. Можно было перевести дух и, не изобретая ничего своего, начать строить город заново. И тут же началось время ученичества. С зубрёжкой, древними греками и праздниками непослушания. Всё зафиксировано лестницей Национального музея. Она так настойчиво утверждает ценность науки и знания, так настаивает на том, что нужно подниматься к вершинам культуры, превозмогая усталость, что уже к пятнадцатой ступеньке начинаешь согласно кивать: «Ученье – свет». Деятельное утро Будапешта, одной из двух столиц двойной империи, – это время, когда строились Опера и Базилика и прокладывался проспект, называвшийся Sugár, то есть «Луч». Лучшее время! То самое состояние перед праздником, когда имеющиеся достижения воспринимаются как залог будущих, ещё более выдающихся и вполне достижимых – лишь приложить усилия – успехов. Город пережил свой полдень в 1896 году. Половину года занял праздник. И когда праздник кончился, оказалось, что он не исчез совсем, не растворился в воздухе, как растворяется к вечеру первого января новогоднее волшебство. Он остался, обретя сказочные формы замка Вайдахуняд, столь же загадочные для посторонних, как его название. Воплотился в подземке, первой на континенте и по-старомодному уютной. Замер, превратившись в вечнодействующий блистательный фейерверк здания Парламента...»
Триста двадцать страниц, сто иллюстраций.
8 октября в кафе Művész представили книгу читателям.
Самый первый отзыв: Анна, Максим! Спасибо за книгу! Начал читать и захотелось срочно вернуться в Пешт и посмотреть на него вашими глазами! Хотя до этого приезжал в столицу только по принуждению.
Это один из тех домов, из которых и состоит праздничный, парадный и эффектный проспект Андраши. Строил Адольф Фести; он несколько домов здесь построил – один другого краше. Этот – не самый большой, и дворик у него крохотный. Зато лестница!
Почерневшие грифоны – или всё же львы? – над арками главного фасада, осыпавшаяся до голого кирпича штукатурка во дворе, деревянные торцы в глубоких трещинах. А по заднему фасаду идёт ссадина, рваная рана, во всю длину здания, до метра в высоту – то есть на том уровне, где стояла вода в наводнение 1838 года.
О наводнении я и рассказываю, если туристы оказываются на этой улице. Только надо при этом загораживать собой табличку, где сказано, что архитектор – Миклош Ибл, а год постройки – 1852-1853, через пятнадцать лет после того наводнения. На днях пришло в голову, что заказчик, внук кузнеца Бенедека Унгера, ещё во времена Марии Терезии устроившего свою кузницу прямо у городской стены, мог пожадничать и использовать для заднего фасада старые стены, оставшиеся от дома, построенного здесь его отцом.
Вашингтон Ирвинг, сидя на балконе Альгамбры и наслаждаясь красотами знойной Гранады («замок, собор, мавританские башни и готические шпили, осыпающиеся развалины и цветущие рощи») видит, как по улице ведут на постриг будущую монахиню. И немедленно сочиняет историю про прелестную деву, страстного любовника и жестокого отца: «Я представлял себе, что происходит там, внутри: с несчастной девушки совлекают мишурный наряд и облачают ее в монастырское платье; хорошенькую головку, лишённую белого венка, лишают длинных шелковистых прядей. Я слышал, как она лепечет невозвратимые слова обета. Я видел ее простёртой на одре и укрытой погребальным покровом…» После чего немедленно выясняется, что дева не молода и не красива, в монастырь она пошла по своей воле, а те, кого писатель самым романтическим образом наделил разбитым сердцем и тираническим нравом, уже идут себе дальше по улице, сосредоточенно беседуя о делах. Ирвинг замечает, что не сразу простил обманувшую его надежды монахиню, но и об этом он тоже пишет внутри рассказа, то есть сначала создаёт романтический сюжет, а потом его же и разоблачает. В архитектуре это происходит точно так же.
«Будапештской Альгамброй» называли здание синагоги на улице Румбах Шебештьен, построенное Отто Вагнером. Да, там такой Восток-Восток: скорее Мавритания, чем Иерусалим, золото и лазурь, тонкие арки и бесконечные орнаменты. Она в Пеште с 1872 года стоит.
А потом Хенрик Шмаль строит на Rákóczi út дом для торговца одеждой и тканями Кароя Штерна. Этакую тоже Альгамбру – с высокой крышей, статуями, горгульями, лоджиями, живописью на фасаде и стрельчатыми арками в ассортименте. И всё бы хорошо, но это уже 1890-е годы, уже имеется в распоряжении архитектора железобетон, и стрельчатые арки, по сути, для конструкции здания не нужны. Но нужны для красоты, альгамбрастости и романтизму. Поэтому от арки, срисованной с готического храма, до плоского железобетонного потолка расстояние не больше, чем от сюжета с прелестной девой до зарисовки городского быта.
Помещается в один кадр. Как у Ирвинга на одну страницу.
Туристам, приезжающим на день-другой я, конечно, не успеваю этого рассказать. А на прогулках с будапештцами получается…
Миклош Ибл, архитектор, которому город обязан самыми красивыми своими зданиями и, более того, самим духом и стилем, начинал у Михая Поллака – классициста и, на мой взгляд, весьма посредственного. Одно то, как неловко он поставил на бульваре здание Национального музея, приводит на ум сравнение (и не в его пользу) с работами Воронихина над Казанским собором и Росси над поворотом арки Главного штаба, о чём в недавней лекции так хорошо рассказал Максим Атаянц. У петербуржцев в обоих случаях – остроумные решения, у Поллака же, похоже, проблема не то что не решена, но даже и не была осознана.
Однако Миклош Ибл, человек иной эпохи, иной эстетики, иного – заметим в скобках – государства, к учителю своему относился всю жизнь с предельным уважением, спроектировал гробницу Михая Поллака и усыновил его осиротевшего внука.
Говорят, «Учитель приходит, когда ученик готов». Или наоборот: когда мастер готов стать учителем, у него появляется ученик. В данном случае – чужак, молодой немец из Гамбурга, сын каменщика, Хенрик Шмаль. И вот тут я задумалась: как угадать талант в будущем архитекторе? Пятнадцатилетний Саша Пушкин прочёл на экзамене свой стих – и старик Державин услышал гениальность, не мог не услышать! Юноша Леонардо написал ангела в «Крещении Христа» – и Андреа Верроккьо увидел: это ученик, который его, учителя, превзойдёт. И не счесть сюжетов, где оперная прима капризничает, на сцену выходит никому не известное юное дарование – и все такие: «Ах!»
И в строчках этих сказано, что Belvárosi kávéház, то есть Белварошское кафе, кафе, находящееся в самом центре старого Пешта, в Белвароше, «Внутреннем городе», было первым, открывшимся после взятия Будапешта Советскими войсками 18 февраля 1945 года.
Там тогда было так. Чуть позади за пределами кадра справа будет один из «дворцов Клотильды», а слева другой, тот что теперь называется «Матильда». Табличка – на матильдиной стене.
Видите архитектурный рисунок на фасаде? Он становится виден не сразу, и только если смотреть с той стороны, откуда на здание должен падать свет, чтобы отсутствующие детали архитектуры отбрасывали изображённые тени.
Отсутствующие. Как выяснилось, и дом стоял, и детали присутствовали до 2016 года. Дом построен был в 1860-х, в романтическом, как принято говорить, стиле и жил между улицей Радаи, состоящей из ресторанов всех мастей, и шумным и пыльным проспектом Юллёи. Получался там этакий закуток австрийских времён.
