Пока я показывала туристам морского божка в Музыкальной академии, переводила надпись про образованную терезварошскую собаку и демонстрировала изнанку купола базилики св. Иштвана, муж в типографии следил за началом работы – – мы тут печать новой книги начали
Там за год зелени разрослось – что твои джунгли! Ребята не бездельничали, переделали верхний этаж, и Симпла теперь меньше похожа на классический будапештский дом с двориком. Перетащили Трабант в самый тёмный зал, но панель кнопок, с которой можно было управлять светом и звуком, ещё не подключили. В первом зале переделывают барную стойку; корабельная носовая фигура красуется теперь там. Устроили заодно выставку плакатов о животрепещущем. Облик государственного главного врача Цецилии Мюллер венграм уже не забыть никогда. А Talpra Magyar – это, конечно, слова из «Национальной песни» Петёфи (Talpra, magyar, hí a haza! Встань, мадьяр! Зовет отчизна!), но дословно-то там типа «встань на ступни», тalp – ступня, и речь тут то ли о том, что уже лежать привыкли и вставать не хочется, то ли о том, что как тут встанешь, если носки порвались?
Пиво, кофе, музыка. Счастья в воздухе растворено столько же, как и было раньше.
Всё вышеизложенное было лишь введением, подступом к теме.
У интерьеров Музыкальной Академии есть ещё одно свойство, заставляющее вспомнить об аквариумах. И о том, что было время, когда их не было, и время, когда они появились, распространились и стали делом достаточно распространённым, чтобы влиять на чутких к визуальным впечатлениям художников..
Ещё раз: 1851 год – Всемирная выставка в Лондоне и первая демонстрация аквариумов, 1853 – новое слово «аквариум», 1860 – рождается Флориш Корб, 1863 – Кальман Гигл, 1876 – первый журнал об аквариумах, 1893 – первое общество аквариумистов, 1896 – демонстрация аквариума на Выставке Тысячелетия в Будапеште. 1904 – начало работы Корба и Гигла над зданием Академии музыки. К этому моменту аквариум существует полвека. Как кинематограф на момент «Римских каникул». Как трамвай в 1930-е. Эта штука ещё не должна была надоесть!
Тут, правда, от нас потребуется доля фантазии. И самообладания. Помня об этом, мысленно зайдём в здание Музыкальной академии, что на площади Ференца Листа (и завидовать нечему: будапештцы пока точно так же могут лишь вообразить себе, как они туда заходят, поскольку всё закрыто, и даже кафе). Зайдём, но перед этим постараемся вычеркнуть из памяти годы, проведённые в школе, чьё здание построено во второй половине ХХ века (а хоть бы и в первой). Точно так же, как и часы, проведённые в коридорах поликлиники и в пространствах магазинов, универмагов и торговых центров. То есть – во всех общественных помещениях с плоскими железобетонными горизонтальными потолками.
Взамен нужно заполнить свою память часами, проведёнными под сводами, арками и куполами.
Мы снова в вестибюле Музыкальной академии, среди её колонн, украшенных завитками, куда более напоминающих водоросли, чем овечьи рога, как то полагалось бы нормальным капителям, и волнистых зеленоватых орнаментов. О том, что эпоха модерна отмечена, кроме прочего, интересом к подводному миру и даже «сакрализацией» его, хорошо написал Григорий Ревзин («Темна вода в облацех»). Правда, говоря об архитектуре модерна, интерьер будапештского здания Музыкальной академии он не называет, упоминая только тот самый особняк Рябушинского и Каталонский зал в Барселоне Луиса Доменика Монтанера «с гигантским светильником-медузой на потолке».
Зато он приводит целую кучу относящихся к тому же времени живописных воплощений темы моря-океана и его фантастических обитателей. ( Collapse )
Зелёная гамма вестибюлей Музыкальной академии – той же подводной природы, что и интерьер шехтелевской постройки. Зелёный с прожилками камень, керамическая плитка цвета разбелённой бирюзы, эозиновая глазурь жолнайских деталей, колонны цвета кораллов или водорослей.
Для сравнения, интерьер Оперы, которую построил Миклош Ибл, человек предыдущего поколения, – это пересказанная языком архитектуры радость от лицезрения плодоносящего сада или поля созревшей пшеницы. Зелёного цвета в нём нет: зелёный – значит, незрелый, сырой, ещё не состоявшийся, не поспевший, не готовый, и потому в праздничную расцветку Оперы не допущенный.
Там сплошь золото и красный – радость земледельца. Тогда подводная зелень Музыкальной академии – радость непридуманного ещё Ихтиандра? Или аквариумиста?
А ведь тоже история! Почему-то в исполнении Петера Эстерхази любые ситуации из времён давно минувших оказываются по-шекспировки живыми. Хотя – что мне венгерские магнаты семнадцатого века, или по-эстерхазевски, «воинственные магнаты барочных времён»?
Но Ласло Эстерхази взял сотоварищей, и пошёл сразиться с басурманами, и погиб 26 августа 1652 года, в двадцать пять лет, и вместе с ним ещё трое Эстерхази. И брат его младший, которому в год смерти Ласло было семнадцать лет, стал главой рода. И стал Пал Эстерхази а) первым князем (herceg) в роде Эстерхази и б) композитором, написавшим Harmonia Caelestis, «Небесную гармонию», музыкальный барочный цикл из 55 духовных кантат.
Когда мы затевали нашу книгу, рассчитывали на то, что своих читателей она будет находить самым естественным образом – на наших экскурсиях. Когда в начале лета устраивали презентацию в кафе Gerbeaud, а потом в Кестхее на берегу Балатона, а потом в Вене, а потом в парке Варошлигет, очень надеялись на то, что неприятности 2020 года вот-вот закончатся, и можно будет снова гулять по прекрасному Будапешту и его кофейням, рассказывать туристам истории про «торт Венгрии», про любовь скрипача и миллионерши, про любимый торт императрицы, про Оперу и Парламент, про «Эстерхази», который торт, и про Эстерхази, который гений, показывая портреты исторических деятелей и будапештских тортиков на страницах книги… Но не всё идёт так, как хочется. Книга, однако ж, существует, и к читателям добирается. Или по почте – вполне, как оказалось, успешно. Или поджидая их в книжных магазинах и кофейнях города. Думаю, пора обновить список.
Вторая экскурсия (и вторая глава) посвящена классицизму, который в Пеште посредственный, неприлично поздний, мягко, говоря, вторичный и даже внутри самой классицистической эстетики не вполне состоявшийся. Тем интересней. Наглядно становится видно, что сама логика классицизма венграм была поперёк горла, даже если бы Иосиф IIотдельно не постарался.
Пока готовила, обнаружила очаровательный, но совершенно запущенный и забытый дом, построенный главным венгерским классицистом, Михаем Поллаком.
И ещё кое что. Стоит в центре дом, самый старый на улице Ваци. Перед фасадом на Váciзамер на одной ножке бронзовый Гермес с крылышками, из 1980-х, на фасаде на Régi posta, над окном, – тоже Гермес (Ваци – улица торговая), с отколотой рукой.
Классицизм в чистом виде. Три жилых этажа, три ряда окон разных очертаний.
А на этой фотографии точно такой же дом, с так же расположенными над окнами рельефами, в те же три жилых этажа, только стоящий по адресу Trautsohngasse 2 в Вене.
В нём ещё Бетховен жил (где только он ни жил!).
Это был типовой образцовый проект. В Вене, пишут, ещё один такой есть, на Auerspergstrasse 3. Будапештскому дому судьба досталась тяжелее, чем венскому – то наводнение, то война, то социализм. Рельефов над окнами осталось четыре штуки: Леда с лебедем, Гермес с крылышками на шляпе и на сандалиях, Дионис с выпивкой и, вероятно, Афродита. A Schorndorfer-ház1805
Но стены жёлтые, как персики. И прохлада такая – летняя, когда всё прогрето уже насквозь, и прохлады той – только дух перевести и снова в жаркий город выйти. ( Collapse )
